В Штабе я представился по начальству, получил назначение в маршевый эскадрон, который должен был пополнить 14 Дивизию. Тут же был ротмистр, мой будущий командир, 14 Мит. Гусарского полка, который в 4-й раз после ранений, по собственному желанию отправляется на фронт; имел он все ордена, включая Георгиевское оружие и орден Св. Георгия. Мне было очень приятно попасть к такому командиру, да и ему было приятно получить офицера-казака. В общем, мы сразу же сошлись и стали мы большими друзьями.
После всех канцелярских формальностей, представился командиру полка, который произвел самое лучшее впечатление, я бы сказал, отнесся отцовски, в его разговоре чувствовалась какая-то опека над сыном. Около 40 минут пришлось с большим интересом выслушать его рассказы о Японской войне, куда он добровольно пошел, был в каком-то сибирском казачьем полку, где также добровольцем служил Барон Врангель. Вспоминал он с какой-то душевной болью о том, что мы очень отставали от японцев — у нас, главным образом, были атаки сомкнутым строем, в белых рубашках; совершались атаки, во главе которых шли с крестами священники и эти строи уничтожались пулеметами, которые уже имели японцы. Вспоминал он генералов Мищенко и Кондратенко, которые, имея казаков, совершали чудеса храбрости. Потом решил поинтересоваться о моем участии в боях, где, когда, кто командовал, поинтересовался моей родословной и, как- будто у него вырвался вопрос, почему я не пошел в регулярную кавалерию и поступил в казачий полк 2-й очереди; на это я ответил, что казачий полк я считаю своим, сейчас война и не время выбирать полк, а надо идти туда, где нужно. После войны я постараюсь перейти в Лейб-Гвардейский Атамановский полк — полк, где служили мои деды. Настоящий мой полк, как вы подчеркнули, был сформирован для отправления бригады казачьей во Францию, но положение там во Франции сложилось такое, что пришлось для спасения ее посылать пехотную дивизию (которая действительно спасла Францию).
Полки казачьи для посылки во Францию были лучшие из лучших.
Разговор мог бы продолжаться еще долго, но вошел ротмистр и мы пошли осматривать людей и лошадей Маршевого эскадрона. Трубач проиграл обеденный сигнал. Ротмистр знал, что я обедаю на квартире и пошел провожать меня, имея в виду встретить милую Елену Александровну, и кончилось так, что остался у нас обедать (был он холостяком). И мило провели время с пением и игрой вальсов Шопена. Прошло до 2-х часов ночи. Это была встреча казаков.
На другой день и в дальнейшем я постоянно присутствовал на манежной езде, очень увлекался выездкой лошадей, лошадей лучших в мире; разве только можно сравнить их с венгерскими. Лошади в запасные полки попадали полудикими со степей Дона. Из заводов были Корольковы, Стрепезски, Провальски и др. С такими дикарями я любил возиться и в результате в скором времени получились хорошие строевые лошади, но их дикость время от времени проявлялась. Особенно сказывалась привычка лошади к своему ездоку. Об этом можно много, много написать, что я упоминал раньше о моей лошади «Мечте», убитой в районе Черновиц.
С большим удовольствием я нес дежурства по гарнизону; в театрах, кино были отдельные места для дежурного офицера. Особенно надо было уделять внимание тем районам, где располагались пехотные запасные полки — здесь все можно было найти, так как среди призываемых на военную службу было много, как оказалось потом, разных агитаторов и прочей дряни.
Перед вступлением и сдачей дежурства надо было с рапортом являться к начальству Гарнизона генералу Рындину. Старик был очень милый человек. После рапорта генеральша с двумя дочерьми предлагали чашку кофе; все они были очень милы; мама начинала играть на рояле, дочери пели, имели очень хорошие голоса, окончили консерваторию, ни о каких пениях в театрах или на других сценах не хотели слушать, а пели для милых знакомых и милого казака.
Была молодость, были и увлечения, и увлекался я старшей дочерью, имея взаимность. И вот при разговоре с ней она сказала, что ей хотелось бы, чтобы я был гусаром.
Против ничего ни папа, ни мама не имели. В действительности надвигались красные тучи и все увлеченья помещались в ограниченных рамках. Но как бы ни было, я решил поговорить с генералом, что как обстоит вопрос о переводе в 14-й Мит. кавалерийский полк. Теперь смешно, а в то время синий со шнурами доломан, красные брюки молодежи импонировали, импонировали и девицам.
Разговор с генералом начался о том, что могу ли я одеть форму гусарского полка, на что последовал ответ положительный, но раньше должны пройти все формальности, связанные с переводом. Упомянул о красных брюках (гагар) и что красные лампасы ничуть не хуже, так как красные лампасы многих вводят в заблуждение и в действительности меня смущало то, что почти большинство военных отдавали честь, а солдаты становились во фронт. Такая обстановка порой приводила меня в смущение. Кроме всего, генерал спел мне хвалебные гимны в адрес казаков, особенно генерала Каледина, и добавил, что для настоящего офицера форма не должна иметь решающего положения, с чем я не совсем был согласен, так как мои предки были все военные и держались своих старых форм и полковых обычаев.
В результате вместо перехода в гусарский полк судьба определила меня в Корниловский ударный полк; в рядах первого из первых я начал борьбу с коммунизмом.
Свободное копирование
