9-ое июля, понедельник. Неделю тому назад советский лейтенант Балакирцев, занимающийся здесь репатриацией, пригласил к себе о. Нафанаила. Несмотря на то, что наш священник не имеет, в сущности, никакого отношения ни к стране, которую Балакирцев здесь представляет, ни к его делам, он все же пошел. Пошел, скорее всего, ради нас, рассчитывая получить какие-нибудь сведения, которые помогут нам ориентироваться в обстановке.
Подходя к Coriohaus’y – зданию, в котором сидят репатриаторы всех стран, – о. Нафанаил увидел лейтенанта, входящим в машину. Поманив к себе священника рукою, Балакирцев бесцеремонно объяснил:
– Я звал Вас по личному делу, но сегодня у меня нет времени и потому придите в другой раз, я Вам сообщу когда.
Эта наглая бестактность могла смутить кого угодно, но не нашего священника, который если уж берется делать доброе общее дело, то не останавливается и перед бóльшими жертвами, чем личное оскорбление. И когда безграмотный мальчишка, представляющий в этом огромном европейском городе мою страну, соблаговолил сегодня прислать еще одно «приглашение», просвещенный и умный священник тотчас обратился и пошел.
К сожалению, я не знаю полного содержания беседы, представляющей, в моих глазах, огромный интерес как образчик столкновения двух миров, борющихся ныне за судьбу России: мира наглой демагогии, насилия и лжи и мира святой правды, честности и прямоты. Но то, что я здесь передаю, – абсолютно точно и сообщено мне отчасти самим о. Нафанаилом, отчасти близкими к нему людьми.
Беседа началась с того, что репатриатор выложил на стол какую-то бумагу с печатью монастыря и задал ошеломляющий вопрос:
– Это Ваша печать?
– Да, это печать нашего храма.
– На каком основании Вы раздаете бумаги?
– На том основании, что наш храм официально признан здешними английскими властями, а бумаги с нашей печатью обладают силой документа.
Пауза. «Компрометирующий» документ – увы, не сыгравший своей роли! – прячется в ящик стола. Помолчав, репатриатор мрачно заявляет:
– Я бы посоветовал Вам меньше заниматься агитацией.
– Мы ею не занимаемся совсем. Мы служители Церкви и наша задача – помогать и опекать наших пасомых.
– Да, я знаю. Я знаю, что около вас собралась целая группа антисоветски настроенных людей. Вы им помогаете. Но им, конечно, все равно тоже придется ехать в СССР. Пусть пока гуляют. У нас дела много и без них. Но их очередь тоже придет.
Молчание.
– Скажите, Вы читаете советские газеты?
– Нет, не читаю.
– Зря. Вы знаете, Церковь сейчас признана в СССР.
– Да, говорят.
– И даже некоторые служители культа получили ордена. Например, этот поп… Алексей, или Александр, имеет орден Ленина.
– Ну что же, давай ему Бог.
В эту минуту раздался стук в дверь. Входит сержант, типичный русский парень, курносый и широкоскулый, с русым завитком волос на лбу. Он прикладывает руку к козырьку и рапортует:
– Товарищ лейтенант, в лагере Даммтор умерли еще двое.
– Когда их хоронят?
– Завтра.
– Ну и что же, уже все готово: крестики там и все прочее?
– Готово.
– Хорошо, можешь идти.
Сцена тщательно отрепетирована, «крестики и прочее» торчат из спектакля, словно шило из мешка, и производят на о. Нафанаила не большее впечатление, чем «компрометирующий» документ с церковной печатью.
– А Вы сами православный? – Осведомляется о. Нафанаил у лейтенанта.
– Да, я православный. Почему Вы это спрашиваете?
– Вы заговорили тут о русских людях, которые, якобы, не желают ехать в СССР. Вам, наверное, трудно понять их?
– Нет, я понимаю.
– Что ж Вы понимаете?
– Они боятся.
– Этого мало. А не кажется Вам странным, что в минуту, когда русское государство празднует такую громкую победу, в сердцах его граждан царят испуг и раздвоение? Почему Ваши французские, бельгийские, голландские и прочие коллеги, сидящие в этом же доме, едва успевают отправлять желающих репатриироваться, и только Вам, словно ищейке, приходится целый день бегать по городу, отыскивать советских граждан и чуть не насильно водворять их в лагеря? Неблагодарная задача, не так ли?
– Они разагитированы немцами.
– Но почему немцы не сагитировали французов или датчан?
Молчание.
– А я думаю, что дело не в немецкой агитации, а в том, что в стране, которую Вы представляете, не все благополучно.
Пауза.
Затем репатриатор хмуро добавляет:
– Вы пытаетесь сагитировать даже меня. Напрасно, сейчас в СССР становится легче и легче.
– Дай-то Бог,– искренне говорит о. Нафанаил и поднимается. – Быть может, лет через пять я тоже попрошу у Вас право на возвращение. Однако не сейчас… Могу я идти?
– Да, можете. Постарайтесь не забывать о том, что я сказал. Все равно всем нужно будет возвращаться.
Священник кланяется лейтенанту, закрывает за собою дверь, на которой аршинными буквами написано «зал ожидания», выходит на залитую солнцем улицу и направляется домой. В ту же минуту навстречу ему выскакивает неизвестно откуда взявшийся автомобиль с красными звездами на кузове. В автомобиле, кроме шофера, два энкаведиста в полной форме. Поравнявшись со священником, машина резко замедляет ход, один из военных поднимается, держа в руках фотографическую камеру, наводит ее на о. Нафанаила и щелкает затвором.
– What are you doing? – громко восклицает отец Нафанаил, желая привлечь внимание английского часового, стоящего у входа в здание. Часовой отделяется от стены и делает шаг к машине. Шофер включает полный газ, и автомобиль скрывается…
Свободное копирование
