1-ое июля, воскресенье. Второе полугодие этого великого, полного потрясающих событий года. Слова, которыми я начал свои записки в этом году, что он «решит судьбу войны, а вместе с тем – нашу судьбу», – в своей главной части сбылись: великая Вторая мировая война окончена. Я постарался зафиксировать последний акт трагедии (таким, каким его увидел) как можно подробнее, не пропуская ни одного дня, хотя порой это было нелегко. Теперь жизнь входит постепенно в новое, правда, не совсем обычное, но относительно спокойное русло, я мог бы, пожалуй, отказаться от обременительной обязанности – вести свои записки ежедневно. Однако я решил их продолжать по-прежнему, ибо для этого у меня есть новые веские причины…
Дело в том, что хотя война и окончена, но она все-таки… продолжается. В этом и состоит своеобразие этого последнего акта трагедии, который разыгрался на наших глазах. Еще и еще раз я имел случай убедиться в том, как изумительна фантазия великого художника, именуемого жизнью, и как жалки все попытки бедного человеческого ума уловить ее игру.
Дело, в конце концов, вовсе не в том, что наша личная судьба еще не решена и должна, видимо, разрешиться в предстоящем полугодии (т. е. в том смысле, изловят нас большевики или не изловят), а в том, что ни одна из тех задач, ради которых, якобы, велась эта война, не решена. Если верить тому, что мир все-таки двинется вперед и что значение этой войны состояло в ограждении наших потомков от всяких видов деспотии и в уничтожении всех причин, ведущих к новым войнам, или, иначе говоря, в том, чтобы оградить наших потомков от повторения нашей судьбы, то можно сказать, что мир сейчас так же далек от разрешения этой проблемы, как и перед войной. Нет и не будет, и не может быть покоя в этом мире, пока в нем существует хищный, сильный и коварный зверь, именуемый большевизмом. Никогда и ни при каких условиях не будут свободны люди, именующие «свободным» государство, которое в действительности представляет из себя самую нечеловеческую деспотию из всех мыслимых деспотий.
Миру нет дела до России – я это понимаю, хотя ему было «дело» до Германии. Но мир говорит, что он желает быть свободным и спокойным. В таком случае ему придется еще раз обратить свой взор к Востоку, пока Восток не обратился к нему сам, чтобы отнять у него даже и ту призрачную свободу, которой он пользуется пока.
Миру нет дела до России, и в каком-то слепом опьянении от своей «победы» он делает вид, что зло уже устранено, что в России все благополучно, и именует деспотию Сталина «демократией». Но мы, изведавшие на себе все блага этой демократии, лучше чем кто-нибудь другой знаем, что опьянение скоро пройдет и что похмелье будет тяжелым. Однажды проснувшись, мир увидит перед собой оскал кровавой пасти, уже поглотившей половину Европы, и, может, только тогда поймет – закончилась эта война или она еще идет. И – очень может быть – что в это утро тяжкого похмелья будет уже поздно.
Во всяком случае, только тогда решится окончательно не только судьба мира, но и судьба России, и наша судьба. Я говорю не о своей личной судьбе – она может решиться очень скоро, в зависимости от того, как с нами поступят англичане, – а о судьбе тысяч русских людей, находящихся сейчас по сю сторону рубежа.
Теперь назовем все своими именами. Когда я в начале нынешнего года писал, что он решит судьбу мира, я, как и тысячи людей, уже почти был убежден в падении Германии. Но, как и сотни тысяч, я считал, что падение этой деспотии каким-то неизвестным нам путем, но непременно будет связано с падением всякой деспотии, и, если бы это произошло, я бы сказал: война окончена и судьба мира, может быть, действительно на два тысячелетия решена. Однако союз западных демократий с кровавой деспотией Сталина оказался прочнее, чем кто-нибудь из нас мог думать, и на место двух одинаковых деспотий встала теперь одна, усилившаяся не вдвое, а быть может, в десять раз. Это и является в данный момент единичным «результатом» пятигодичной бойни. Едва ли это можно почитать за результат.
Однако я сознательно подчеркиваю здесь слова «в данный момент». Понимает или же не понимает мир то, что для нас яснее дня? Видит или не видит он новую страшную угрозу, о которой я здесь говорю? Знает или не знает о том, что «праздник свободы», который он празднует, – лишь самообман, лишь пьянящий призрак, за которым скрыты страшные новые испытания?
Вот те вопросы, до решения которых никто честный и здравомыслящий не может сказать – окончена первая фаза войны или не окончена. Сейчас это определить нельзя. Быть может, ослепление, о котором я здесь говорю, есть вовсе не ослепление, а просто игра, необходимая силам свободы для того, чтобы как можно больше облегчить свою задачу и ниспровергнуть деспотии порознь. В таком случае, мы не должны делать заключения до конца войны с Японией. Которая пока очень сильна и, надо полагать, продержится до конца года. Но может быть и так, что ослепление есть в самом деле ослепление и что свойственные не только отдельному индивиду, но и человечеству в целом, стремление к покою, чувства усталости и безразличия одержат верх, и после окончания войны с Японией наступит период более или менее длительного «мира». И тогда, только тогда, можно будет сказать, что первая фаза войны закончена.
Ясно одно: время, в которое вступили мы, не есть время конечного решения ни для одной проблемы, из-за которых началась война, в том числе и той главной проблемы, которая волнует нас больше всего: борьбы с большевизмом. Поражение Германии не есть наше поражение, и мы отказываемся признавать себя побежденными. Мы не можем сказать: «Все потеряно, и борьба окончена» – и превратиться в мирных обывателей, тускло доживающих свой век где-то в эмиграции. Напротив, все чаще и чаще я начинаю думать, что при подобной ситуации поражение Германии будет не победой Сталина, а в конце концов нашей победой. Что было бы с Россией в случае победы Гитлера – это мы теперь отлично знаем и к этому не стоит возвращаться. Так или иначе, мы отделались от «союзника», который повредил нашей борьбе так, как не повредил ни один враг, и который укрепил Сталина так, как он сам не укрепил бы себя никогда. Сейчас наша главная задача заключается в том, чтобы сберечь максимум наших сил от лап НКВД. Разгром Германии имеет для нас еще и то положительное значение, что он помог очистить здесь наши ряды от всякой скверны: от тех, кто оказался по эту сторону рубежа случайно, по соображениям ли личной выгоды, или потому, что он не желал бороться «ни за этих, ни за тех», или просто потому, что убежал на сторону сильного, когда немцы казались непобедимыми. Двухмесячная волна репатриации унесла отсюда большую часть этой публики. Несомненно, здесь еще осталось множество большевистских резидентов, но некоторых из них мы уже знаем, о других узнаем попозднее. Так или иначе, основную часть оставшихся здесь составляют люди честные, стойкие, предпочитающие смерть какому бы то ни было компромиссу со Сталиным, и таких людей оказалось значительно больше, чем мы думали. Я не стану называть здесь цифры, но, насколько мне известно, в одном только Гамбурге число их исчисляется в несколько тысяч. Все дело в том, чтобы сохранить этих людей, и эта огромная задача, не менее, быть может, важная, чем все, что мы до сих пор тут делали, будет задачею двух-трех ближайших месяцев. А там мы посмотрим.
Итак, еще раз говорю, ясно одно: время, в которое мы вступили, – переходное время борьбы, а не мира, и менее всего – капитуляции. Оно не менее значительно для судеб мира, чем события последних месяцев. Оно не менее значительно и для судьбы народа моей Родины. И я буду фиксировать события этого времени так же старательно, как это делал до сих пор.
Дождь. Холод. Сырой грузный ветер – словно в октябре. Смертельная тоска…
Спаси нас, Боже…
Свободное копирование
