Утром сарай открыли и нас всех выгнали перед сараем. Немцы кричали, ругались, толкали пленных прикладами. Я внимательно прислушивался к их выкрикам, но не понимал их гортанный говор, как собачий лай.
Нас вывели на центральную улицу и построили в две шеренги, которые растянулись по всей улице. Я стоял в первом ряду. Рядом слева и справа мои товарищи. Перед строем пленных шли два офицера с автоматчиками. Шли они медленно, рассматривая пленных. Перед некоторыми останавливались, давали ляпасы по морде, что-то кричали, толкали пленных, били. Когда они подошли к нам, то остановились против меня. Один выше меня тонкий, другой ниже и щуплый. Этот высокий офицер громко спросил меня. Я ничего не понял, поэтому молчал. Смотрю ему прямо в глаза. А он как закричал, схватил меня за ворот гимнастёрки, рванул вниз и разорвал её до пупа. Изломал целлулоидный белый подворотничок и наколол руку о треугольники (знаки отличия в петлицах). Тогда он «вскипел» и с размаха ударил меня в лицо, я покачнулся, но устоял. Он снова размахнулся и так ударил в голову, что я полетел назад на другого пленного, стоящего во втором ряду, и мы оба упали на землю. Офицер вытащил пистолет, прицелился, но почему-то не выстрелил, но пнул ногой два раза и с руганью пошёл дальше перед строем. Он и дальше останавливался, давал зуботычины, кричал и бил.
Товарищи помогли мне подняться, лицо моё было в крови, под глазами стали появляться синяки. У меня и так в голове гудело от взрыва, а тут ещё добавили. Я стоял и не знал в чём моя ошибка. Или я не ответил на его вопрос, или не так посмотрел, а может он обратил внимание на мои знаки отличия. Не знал и не догадывался. Правда, соседние ребята сказали, что он командиров бил, а вот мимо рядовых прошел, не задевая. Мне трудно было стоять, ноги подкашивались, но сесть на землю и отдохнуть я не имел права. Уже пятые сутки мы были без питания. Помочь нам никто не мог. Я взвесил это всё и решил держаться, может скоро поведут куда-нибудь, тогда легче будет. Про себя думал:- « Нужно не падать духом, надо собрать все силы и выдержать, чтобы не опуститься, иначе – конец. Слабых немцы пристреливают. После осмотра, нас построили в колонну по восемь человек и погнали по улице в западном направлении, есть ничего не дали. Когда вышли из села, то я не мог увидеть где начало, а где хвост колонны. Нас было очень, очень много. Я догадывался: наверное, наших всех поймали там в лесу. Уже после войны стало известно, что под Старой Руссой попало в «котёл» несколько наших дивизий. И это правда, я был свидетелем тому. Среди нас не было ни одного офицера наших войск. Вскоре мы узнали, что средний, старший и высший комсостав советских пленных отделили от остальных пленных и куда-то их направили. По обе стороны колонны шли автоматчики. Они периодически покрикивали: «Быстрей, быстрей, русские свиньи!» Идти было тяжело, голод давал знать. Немцы за сутки плена не дали ничего поесть. Среди нас были очень ослабевшие, были раненые и контуженные. У многих забинтованы: то рука, то шея, то голова. Шли с забинтованными ранами на ногах, некоторые шли с палками, на которые опирались. Сильно слабых вели товарищи под руки. Меня Иваны тоже хотели вести под руки, но я отказался:- «Вот когда совсем не смогу, тогда и поможете.» На первых километрах пути нескольких слабых пленных расстреляли сразу у обочины дороги. А причина в том, что слабый пленный идя в колонне слева или справа, чуть пошатнётся на шаг в сторону, и автоматчик без предупреждения стреляет. Мы этого сначала не знали. А уже потом всех слабых помещали в середину и поддерживали. Идя от Демянска на запад, мы видели убитых наших пленных, лежащих прямо у самой дороги. Их было много. От этого я не падал духом, не боялся, а наоборот сильней крепился, вселял в себя надежду: буду жить назло врагам.
Мы проходили по улице какого-то села, увидели местных жителей, стоящих около своих домов. Они кидали в колонну листья капусты, ботву свеклы, морковь. Мы хватали, делились и с жадностью ели. Но голод ещё сильнее мучил нас. Немцы не хотели, чтобы нас кормили. Они кричали на тех, кто бросал и стреляли вверх над их головами. Люди смотрели на наше шествие и плакали. Они уже не боялись выстрелов, стояли и не уходили с улицы, продолжая кидать всё, что могли. И эта мизерная помощь вселяла в нас надежду на выживание. Шли без отдыха целый день и многие из наших пленных, сильно ослабевших, валились на землю, их невозможно уже было вести под руки. Немцы их пристреливали. Наверное, немцы делали это с целью освободиться от маломощных, им нужны только те, кто сможет работать.
К вечеру колонну разделили на части. Когда начало темнеть, нашу часть пленных согнали с дороги на большую поляну, открытую со всех сторон, и в середине её велели всем сесть. Я окинул взглядом вокруг. Нас было очень много, около тысячи человек. Ни есть, ни пить не давали. Как сели, так сразу же и погрузились в сон. О туалете нечего и говорить: он был никому не нужен. Вокруг нашего стойбища всю ночь ходили с собаками немецкие автоматчики. О побеге нечего было и думать. От нас до леса было с полкилометра, никто бы не добежал, его бы догнала бы или собака, или пуля.
Свободное копирование
