VIII.
Из помещиков, соседей Лизогубов, я знал только двоих: дядю Ильи Ивановича Лизогуба, старого оригинала Лизогуба, жившего в очень древнем доме, совсем перекосившемся и без зимних рам. Старик одевался своеобразно и причесывался, как фельдмаршал Суворов,-- завязывал каким-то узлом на темени остатки волос. Это был тип старосветский; он был мил и своеобразен в разговоре. Дома всегда носил он подбитый барашком длиннополый сюртук. Вся усадьба была отживающая и несмотря на то что старик жил в одном местечке с Ильей Ивановичем, был на подъем тяжел и являлся к племяннику только в торжественные дни, в казакине.
Другой помещик был брат жены доктора Шрага, Николай Кириллович Колодкевич, почти ежедневно посещавший Лизогубов. Это был тип другого рода: худенький человечек, весьма покладистый, с тоненьким голоском, чистенький, вежливый, смешливый без всякого повода и когда это было кстати. Так, например, Илья Иванович скажет в разговоре: "Вот сейчас мы сыграем и споем серенаду",-- Николай Кириллович засмеется и украдкой покачает головой, показывая на сидевших дам, находя, что непристойно говорить такие слова...
Седнев летом оживлялся посещением гр. Гудовича, брата Е. И. Лизогуб {Обер-егермейстер, сын фельдмаршала гр. Гудовича, известный тогда всей Москве; обыкновенно выезжал с лакеем, шляпа которого была украшена разноцветными перьями. Много лет спустя женился он лет 70 на вдове тамбовского губернатора Данзаса.}, всегда очень громко смеявшегося; разными знакомыми и родственниками: вдовою покойного Александра Лизогуба с двумя дочерьми, которые весьма мило пели; братьями Виталием и Василием Ивановичами Лизогубами; отставным уланом, стряпавшим забавные малороссийские стихи, и другими.
Покойный Александр Лизогуб был большой шутник и еще больший знаток музыки. Однажды ему пришлось стоять со своим полком в глуши. Заметя в соседнем помещике хвастовство знанием большого света и музыки, он прикинулся простаком, и когда заиграли на рояле, то сделал вид, что удивлен инструментом и звуками, что не мало потешало семейство и гостей помещика; при этом шутник изъявил непреодолимое желание учиться музыке и на это согласились. Уроки шли так успешно, что скоро учительница не могла удовлетворить ученика; еще далее, и провинциальное семейство не могло достаточно надивиться и нарадоваться успехом ученика. Полк ушел, и помещик остался в полном удовольствии, что выучил музыке командира.
Живя в Петербурге, Александр Иванович шел однажды вечером мимо освещенного дома, в котором был бал. Навстречу ему попадается приятель, позавидовавший веселью, в котором не мог участвовать.
-- Послушай, друг, зачем же дело стало. Ты хорошо одет, пойдем, люди милые, очень будут рады иметь такого танцора, я тебя представлю...
Вошли, Александр Иванович разыскивает хозяев и представляет своего приятеля, а затем обращается к нему и говорит: "Я тебя представил: теперь, пожалуйста, познакомь меня".
Так началось знакомство Александра Ивановича с этим домом.
У Лизогубов были тетушки старушки; они сидели со своими сверстницами в соседней комнате, а Александр Иванович с молодежью в другой забавлял ее рассказами. -- Хотите, я заставлю их всех зевать. Сидите и не смейтесь; смотрите, что будет.
Он пошел к старушкам и начал зевать -- раз, другой, третий, а за ним зевала старая тетушка и ее приятельницы, одна за другою.
Андрей Иванович Лизогуб, чрезвычайно добрый и простой, был хороший музыкант, отлично знал перспективу, любил живопись, писал портреты и пр. Он положил на ноты думу "О вдове и отъезжающем сыне" и пел ее. Мотив, конечно, был взят от бандуристов, но когда со временем эта самая дума была записана для меня нота в ноту от Остапа, и когда я, выученный Остапом, спел ее Андрею Ивановичу под аккомпанемент его брата, то он сделал в своей думе значительные изменения. Ноты той и другой думы я храню у себя до сего времени.
У Андрея Ивановича было два сына: Илья и Дмитрий. Дмитрий, тогда еще был крошка, мне очень нравился, часто меня навещал; и я всегда приготовлял ему какое-нибудь лакомство. Митя, бывало, стоит около меня, долго смотрит, как я рисую. Лизогубы, узнав, что Митя повадился меня посещать и получать гостинцы, сказали ему, что нехорошо просить и взяли с него слово, что просить он не будет.
Приходит Митя, я рисую. Митя переминается с ноги на ногу и, наконец, говорит: "Лева, а Митя не просит". -- "Ах, какой милый Митя,-- ответил я,-- вот за то, что он не просит, я ему дам гостинца".
В 1880 году пришлось мне быть в Петербурге, и я зашел в Академию к Лагорио, который рассказал мне, что однажды к нему вошел в мастерскую какой-то очень бедно одетый человек, которого он принял за одного из приходящих натурщиков, предлагающих услуги, чтобы заработать кусок хлеба. Лагорио вынул 20 копеек, чтобы отпустить посетителя, но он назвал себя,-- и что же оказалось?.. Это был мой бедный Митя Лизогуб. Он просил Лагорио оказать ему содействие в продаже принадлежавших ему картин.
Бедный Митя!.. Вот этого-то моего милого Митю и повесили в 1879 году в Одессе; это не был суд праведный и милостивый, а скорый и жестокий,-- немилосердное убийство. Его, как передавали мне, уличили лишь в том, что давал деньги нигилистам, а давал он деньги,-- можно ручаться,-- с полным убеждением, что служит делу честному. Он шел на казнь бодро и ободрял товарищей. Мир праху твоему, бедняга, и доброе о тебе воспоминание во мне не изгладится.
Хозяева Седнева пользовались общим уважением как соседей, так и губернатора Гессе, его жены, архиерея и предводителя дворянства. Случилось, что во время моего пребывания приехал весьма почтенный архиерей (помнится, Павел) в очень поношенной одежде {Денег этот архиерей никогда не имел, тратя их на бедных, да и немало обирали его приближенные; такая о нем была молва.}. Меня просили встретить его и проводить в отведенную ему комнату. Поговорив с ним, я узнал, что он знал отца моего, когда он был губернатором в Костроме, и действовал с ним против раскольников {См. записки брата моего Владимира, помещенные в "Вестнике Европы", месяц февраль 1899 г.}. Я предложил архиерею отдохнуть с дороги; и так как он имел обыкновение перед сном что-либо читать, то он попросил дать ему какую-нибудь книгу. Я не нашел ничего лучше дать ему, как журнал министерства государственных имуществ. Я простился и обещал разбудить его в назначенный час.
Наступило время, и я к нему вошел.
-- Ну, что, владыко, читали?
-- Читал, как же читал. Удивительно все хорошо.
-- Что хорошо?
-- Да, идут дела в министерстве; крестьянам хорошо жить; сколько о них заботы начальства видно, что благоденствуют!
-- А вы, владыко, этому и верите?
-- Как же не верить, ведь это отчет министерства государю.
-- А знаете ли вы, владыко, малороссийского поэта Шевченко; читали, вероятно?
-- Знаю, знаю.
-- Он к народу стоял близко, сам из народа, а вот, что он говорит:
Од Молдованина, аж до Фіна,
На всі язиках усе мовчить!
Бо благоденствуе!..
-- Так вы полагаете, что благоденствие только в отчетах?
-- Не сомневаюсь в том, владыко.
-- Ой! ой!.. Неужели? А я ведь полагал, что и вправду все так хорошо.
И это он говорил не в насмешку, а по своей наивности.
Свободное копирование
