4 июля, в 8 часов утра, когда в доме почти все спали, и я сидел в своих комнатах, подкатила тройка к парадному крыльцу и приезжий, переговорив с лакеем несколько слов, вошел ко мне. Это был Иван Сергеевич Аксаков {Аксаков был командирован Географическим Обществом на год в Малороссию для обозрения и описания главнейших украинских ярмарок.}. Мы обрадовались друг другу и расцеловались. У меня он умылся и мы разговорились по душе о многом: об А. Толстом, его будущей жене и сестре ее мужа {Катерина Федоровна Миллер.}, на которой одно время Аксаков думал жениться и раздумал; о знакомстве Софии Андреевны с Тургеневым и пр. Аксаков говорил, как всегда, вполне откровенно; и с сожалением рассказал совершенно мне неизвестные факты; и мне стало тяжело и за него, и за А. Толстого. Прожил Иван Сергеевич в Сокиренцах пять суток и уехал на порученную ему работу -- исследование ярмарок. Он, как любитель народа и интересующийся им, с интересом слушал пение моего любимца -- кобзаря Остапа. Моя картина "Кобзарь с провожатым" понравилась Аксакову так же, как и пение Остапа {В 1898 г. в Петербурге я получил от К. П. гр. Ламздорф, племянницы Галагана, урожд. гр. Комаровской, для прочтения книгу "А. С. Аксаков в его письмах", которую я прежде не знал и в которой нашел немало сказанного им про Сокиренцы, его приезд туда и свидание со мною.
["Иван Сергеевич Аксаков в его письмах" ч. I, т. 3, стр. 42-43, в письме от 16 июля 1854 г.: "Здесь Жемчужников, молодой художник с большим талантом, страстно любящий Малороссию, уже три года ее посещающий. Он рисует масляными красками... Он посвящает себя эпизодам из казацкой истории, хочет рисовать картины к украинским думам, распеваемым бандуристами. Должно признаться, что он добросовестно изучает казацкую поэзию, знает почти все думы наизусть и, вполне владея малороссийским языком, шатаясь по Малороссии, завел знакомство с бандуристами и много собрал сам песен и дум. Впрочем, в Малороссии это легче, чем в России: здесь художник, рисующий вид природы, не удивит никого не потому, что явление случалось часто, но потому, что понимание изящных искусств доступнее малороссу, самому простому, и он сам способен любоваться красотою цветка по целым часам. Я видел масляную картину Жемчужникова, изображающую бандуриста слепого с мальчиком на дороге: вдали тянутся заборы, ползет экипаж на гору и, заслышав шум, бандурист заиграл на бандуре и запел. Картина хороша, по крайней мере, мне нравится, а Галаган и все малороссы ею очень довольны". С. Б.]}.
Я не все сидел в Сокиренцах и, когда представилась возможность, отправился с М. А. Маркевичем в Ромны; он по закупкам, а я посмотреть на город. Местоположение города, его переулки с плетнями и хатками были чрезвычайно живописны, и я радовался, встречая слепых бандуристов и лирников, ведомых хлопчиками. По возвращении в Сокиренцы мне захотелось поселиться в готической башне несколько суток, наслаждаясь фантастической обстановкой и криком сов и филинов по ночам. Но недолго пришлось там жить. Галаганы настояли, чтобы я перешел опять в их дом на свою старую квартиру и был поближе к ним.
Всей компанией мы совершали иногда поездки в с. Дехтяры в двенадцати верстах от нас, принадлежащее дяде Галагана (брату его отца) Петру Григорьевичу, разбитому параличом, сердитому, капризному старику. Жена его была, наоборот, добрая и приятная женщина, и у ней был альбом с рисунками Штернберга и Шевченко. Оркестр в Дехтярях был очень хороший, и им управлял немец. Возвращались назад мы всегда в хорошем расположении духа; и почти всю дорогу пели малороссийские песни, которые все семейство Галагана любило, и даже почтенная мать Галагана их постоянно напевала.
Близ Сокиренец, верстах около двадцати, есть село Деймоновка, куда я отправился на ярмарку, томясь жаждой видеть типы чумаков, в которых всего более отразился тип старого казачества; и так как я задумал написать картину "Чумаки", то естественно искал случая их видеть. Один из чумаков мне особенно понравился -- и захотелось мне иметь его шапку, рубаху и шаровары, которые были окрашены временем и многодневными походами в Крым. Я был очень счастлив, когда мне удалось уговорить чумака продать мне свою походную одежду. Немало было смеха, когда на ярмарке чумак разделся, сдал мне шапку, рубаху и шаровары и, облачаясь во все чистое, надел новую шапку, а я ему к рубахе подвязал свежую красную ленту. Еще столько же было смеху надо мною, когда я привез эти трофеи в Сокиренцы. Приказано было истопить жарко баню, чтобы паром выгнать из всего этого паразитов, но ни в каком случае не мыть белья, сохранив для меня в целости его колорит. Этими образцами я пользовался для своей картины и берег это сокровище не один год. Зиму Галаганы предполагали провести в Киеве, а я отправился в Седнев.
Свободное копирование
