В крепостной деревне - 14

VI.

 Посетив Ковалевку, я поехал обратно с М. А. Маркевичем в Восковицы, где, пробыв несколько дней, поспешил в Сокиренцы. Балаган в это время строил в своем хуторе Лебединце дом по старинному малороссийскому образцу, и я отправился с ним осмотреть постройку, где все наружное уже было готово и оставалась только внутренняя отделка. Постройка эта меня очень заинтересовала; мне еще более захотелось познакомиться с народом. Разговорившись с приказчиком, я узнал, что чумаки отправляются в Крым и на Дон 18 апреля; если же погода испортит дороги, то несколько позже, а именно 20-22 апреля. Вторая партия следует позже, 26 апреля, и возвращается к 10 июля; после того чумаки идут вновь, около первых чисел августа, возвращаясь в конце октября. В одиннадцати верстах от Лебединского хутора они чумакуют в селе Свиридовке, а затем, пройдя еще пятьдесят верст,-- в с. Бодаквах. Дело было уже совсем налажено, и я должен был явиться к определенному сроку, чтобы тронуться в путь с чумаками, но помешала начавшаяся Крымская война. Грустно было мне расставаться с этим горячим желанием.

 Я уже сказал, что у Галагана в Сокиренцах для меня было всегда готовое помещение и что это доброе и милое семейство приютило меня, как родного. Здесь я жил, собирал типы, и поздней осенью выехал на перекладной в Петербург, через Москву, где родственники мне сообщили о том ужасе, который я навел на своего дядю Подчасского моими распоряжениями в Ковалевке.

 В Петербурге я был обрадован благополучием друзей моих: Бейдеман получил вторую золотую медаль за исполненную им программу Академии "Бегство св. семейства в Египет", а Лагорио получил разрешение на поездку за границу, чему немало способствовал разговор мой с дядей Львом Алексеевичем Перовским -- министром уделов, на которого была возложена обязанность главного начальника Академии. Еще весною я доказывал Л. А. Перовскому несправедливость отмены посылки пейзажистов за границу {Говорил я также Л. А. Перовскому о скверном изготовлении штукатурки в Исаакиевском соборе для стенной живописи, на образовавшиеся уже в ней трещины; но, несмотря на это, осторожного министра так успели обмануть, что мне он не поверил, и только время доказало, что я был прав. Всю штукатурку пришлось переделать заново и живопись переписать.}. Дружба моя с Лагорио и Бейдеманом была тогда самая близкая и сердечная, кроме того, у нас были приятели художники: Хлопонин, Филиппов и П. А. Федотов. Академия считала вредным мое влияние на Бейдемана, так как я вселил в него охлаждение к академической рутине. Что касается меня лично, то я в Академии не нуждался, Лагорио окончил с нею все сношения, а бедный Бейдеман за свое охлаждение к Академии поплатился отказом в отправке его за границу.

 Мы виделись ежедневно, беседуя об искусстве, рисуя и читая. Однажды пришел к нам Григорий Данилевский, будущий литератор и редактор правительственной газеты, человек весьма несимпатичный для нас и развязный до нахальства. Бейдеман был человек осторожный в сношениях с людьми, хотя горячий и резкий, когда к этому принуждали его обстоятельства. Данилевский пришел вечером и начал читать свою повесть. Я вскоре лег на диван, перед которым за столом сидел Данилевский и читал. Бейдеман и Лагорио, сидя на стульях, что-то чертили, чтобы не заснуть, а я почти спал. Вздремнули скоро Лагорио и Бейдеман, а Данилевский продолжал читать и, окончив какое-то описание картины природы, с закатом солнца и волшебной окраской неба, приостановился, видя что все трое его слушателей спят. Перед этим описанием природы в повести была изображена печальная сцена прощания с умирающим и ловкие похождения молодого человека. Оказалось, что, слушая эти похождения, Бейдеман задремал и не слышал того, что было дальше, но когда Данилевский остановился и мы невольно очнулись, то Бейдеман, желая показать, что слушал со вниманием, хлопнул кулаком по столу и сказал спросонья: "Экий молодец какой", что совершенно не соответствовало тому, что было читано. Я и Лагорио не могли удержаться от смеха, а Бейдеман сконфузился. Данилевский еще более изменился в лице и, закрыв рукопись, ушел. Мы остались вполне довольные, что прекратилось его скучное чтение.

 Данилевский очень надоедал Бейдеману, часто посещая его академическую мастерскую, в которой он работал на заданную программу. Портрет Данилевского, начатый в это время, не двигался, а Данилевский вместо позирования болтал. Бейдеман, рассерженный, наконец, посадил Данилевского, и портрет его был кончен очень удачно; но каково же было удивление и негодование Данилевского, когда, взглянув на портрет, он увидел себя с ослиными ушами. Только этим отвадил его Бейдеман таскаться в мастерскую.

 Я был настолько очарован песнями Малороссии, что постоянно их пел дома братьям, отцу, Алексею Толстому, его матери, и пел так увлекательно для себя и слушателей, что нередко вызывал у них слезы.

 Из Малороссии я нередко высылал в Петербург свои акварельные рисунки, и Алексей Толстой показывал их разным лицам, в числе которых была великая княгиня Елена Павловна и Михаил Николаевич Муравьев. Когда я приехал в Петербург в 1853 году, то А. Толстой поехал со мной к Муравьеву, и тот объявил, что президент Географического Общества, великий князь Константин Николаевич видел рисунки и предлагает мне на выбор: ехать за счет Общества на фрегате (помнится, "Диане" {52-пушечный фрегат "Диана" в октябре 1853 г. с экипажем в 443 человека вышел из Кронштадта и в июле 1854 г. прибыл на Дальний Восток, присоединившись к фрегату "Паллада" для обеспечения дипломатической миссии вице-адмирала Е. Путятина, которому было поручено установить дипломатические и торговые отношения между Россией и Японией. В экспедиции на фрегате "Паллада" участвовали известные художники и писатели, в том числе И. А. Гончаров, позже описавший это путешествие в известной книге "Фрегат "Паллада". -- Примеч. ред.}) в кругосветное путешествие на три года или оправиться на три года в Сибирь.

 Я заявил желание, чтобы мне дали возможность путешествия в течение трех лет по внутренним губерниям и югу России. Немного времени спустя M. Н. Муравьев меня вызвал и объявил мне, что внутри России и по избранным мною южным губерниям Общество отправить меня не желает, и что он предоставил решение этого президенту, который назначил меня на фрегат в кругосветное путешествие.

 -- Но я вам уже сказал, Михаил Николаевич, что это мне нежелательно.

 -- Что ж делать, великий князь уже подписал бумагу,-- надо ехать. Вам будут за это ордена и чины.

 -- Этого мне не надо, и я не поеду.

 -- Этого нельзя. Что же скажет великий князь?

 -- Мне совершенно все равно, что он скажет, а вы доложите ему, что не сообщили моего условия.

 Я раскланялся с этим медведем и ушел.

 Так поездка моя на средства Географического Общества не состоялась, о чем я очень жалел, так как рассчитывал извлечь для себя большую пользу и хорошо ознакомиться с типами, песнями и бытом народа.