В Париже - 13

* * *

 Спускаясь вниз по улице Бонапарта, я чувствую себя побитым, стыд пробуждает гнев, и поднимается упорство. Я согрешил, с этим я согласен, и я был наказан. Этого должно было бы быть достаточно, чтобы стереть начерченные слова на белой шиферной доске. Добрый отец может простить после того, как наказал, и я знаю таких, которые могут облагодетельствовать, не требуя воздаяния око за око и зуб за зуб; я знаю таких, которые никогда не наказывают иначе, как лишь кротким словом, и которые, после наказания, уже больше не говорят об этом. Но никогда я не видал такого, который вел бы реестр провинностей и проступков его детей.

 Мятежный дух снова восстает; чувство богочеловеческого достоинства шепчет мне: "Слабый, ты упал, ты унизил себя, отрекшись от собственного права своего "я" перед правом других. Борьба жизни именно заключается в том, что ты выдерживаешь искушение гнуться пред другими, потому что в то мгновение, как ты это делаешь, ты, выпрямившись, становишься господином твоей судьбы, а пресмыкаясь, ты подчиняешься судьбе других". Был бы я владыкой, я ненавидел бы мятежника, но я больше уважал бы его, чем покорного. Сильный дух прекрасен, а всё прекрасное божественно. Перед богом, самым разумным, самым прекрасным и самым милостивым, я преклонюсь, но я не имею права становиться на колени перед дурными, жалкими людьми, равными мне. Я всегда питал уважение к великим гениям, и это сущая ложь, будто я лишен способности восхищаться, но я никогда не мог принудить себя восторгаться мизерным. Я открыто высказал свое почитание таким людям, как Линней, который узрел Бога, как Бернардин Де-Де-СенПьер, Бальзак, Сведенборг, Ницше, который искалечил себе ноги и мозг в титанической борьбе... Но я отлично знаю, что современные боги хотели заставить меня опуститься на колени перед всем мелким, в особенности перед ничтожеством, перед физической, нравственной и интеллектуальной слабостью. Я не стоял за тиранию, напротив, я служил обойденным, я боролся в освободительной войне за угнетенных, потому что я не понимал, что они находились на месте, куда поставило их Провидение. Не знаю, было ли это для того, чтобы показать мне последствия этой невольнической войны, но постоянно судьба отдавала меня в руки существу с рабской душой, которое становилось моим владыкой и держало меня под своим деревянным башмаком; постоянно приходилось мне таскать солому и черепицы для дикого египтянина или женщины, которые жили моей кровью, а мне на пропитание отдавали то, что осталось после ах, Наученный в конце концов опытом, я освободился от тюремного заключения, но мне оставалось лишь одно -- свобода пустыни, где мне не было предложено ни манны, ни перепелок. Я был осужден на одиночество, и каждый раз, когда я искал человека, чтобы с ним поговорить, на меня насылался египтянин, чтобы плюнуть на меня, невежда, чтобы доказать мне, насколько он больше моего знает, высокомерный, неспособный ни на что человек, чтобы сказать мне, что я тщеславнее всех, беспутный, чтобы проповедовать мне добродетель! Кто преследует меня, кто оскорбляет меня больше, чем других? Если он премудрый, то он знает, что я менее других тщеславен и что я бывал горд только ради того, рупором которого я себя считал. Он несомненно знает злобу людей, которые, как только я к ним обернусь, готовы во мне что-нибудь подметить. Если я скажу, что говорю от себя, я буду виновен в гордости; если же я скажу, что говорю от Бога, меня обвинят в кощунстве. Если все люди равны, то почему же Бог установил общественные классы с особой иерархией, в которых одному живется лучше, чем другому, один повелевает над другими, ему подчиненными, которые обязаны повиноваться человеческой власти? Почему иные призваны к власти и занимают почетные места, а другие осуждены оставаться где-то внизу, благоговейно удивляясь и прислушиваясь? Есть ли это равенство и указывает ли это на то, что все люди рождены равными? Нет, я не вижу и тени закона равенства ни в природе, где породистая лошадь имеет имя, титул, родословную и уход, ест из мраморных яслей и покрывается тонким сукном, тогда как жалкая кляча принуждена возить с улицы сор; ни в общественном строе, где даже подмастерье заставляет ученика своего ходить на задних лапках. И всё же я должен вразрез со всем божеским и человеческим строем признать факт, опровергаемый каждую минуту и который вообще не существует. Сам ли Бог раздвоился или сатрапы его ссорятся? Не есть ли каждый период времени здесь отражением того, что творится там? Есть ли и там разделение на партии, с демократами-агитаторами и людьми, домогающимися власти? Так оно снизу кажется, судя по тому, что многие голоса говорят сразу: демагог получает из туч божеское веление и ведет толпы с священным рвением на убийство и на пожары, и предприятие нередко удается ему, как будто он находится под сильным покровительством. В другой раз тиран и расточитель ведет вооруженные толпы против масс, призывая на помощь небо, и его предприятие тоже венчается успехом, как будто ему помогали другие боги! Горе людям, когда господствующие над ними власти разъединены! Надо хорошенько прислушиваться, когда голоса невидимых сил приказывают, и уметь правильно идти, потому что победитель всегда прав. Не борются ли все воскресшие божества на небе за власть? Ведь Пан когда-то был высоко, и казалось, что он господствует; ведь Иегова спасал свой народ; Христос не оставил своих верных; Аллах давно еще брался победить при Термопилах богов Олимпа, а Будда выступает с силой, которая одно мгновение серьезно угрожала назареянам! Горе людям, когда борются боги! Все они взывают к одному, единому истинному Богу, но никто не укажет мне его! Тот ли это, который играет громом и бурей? Но ими управляли и Зевс и Тор, и теософы клянутся, что незримые силы умеют на высотах Азии играть с этими силами природы, как могли это делать Иегова, жрецы Озириса и колдуны, Все требуют знамений и чудес, и происходят знамения и чудеса, но никто не знает, кто их производит, так как темные силы так же понимают в чарах, как и светлые. Кто тот владыка, который так властно говорит народу в настоящее время? Или кто мой владыка? Разве муравей-человек не имеет трава узнать, кому он должен служить и повиноваться, раньше чем он будет отвергнут за непослушание? Как часто молил я незримую силу говорить ясней, и когда она, наконец, отвечала, то это были лучи солнца, удар грома и дождевые капли. Владыка сил природы! Хорошо, я признаю его, но не он должен дать мне новое понимание и очистить меня от желаний, ненависти и гордости...

 Так постоянно вертится греховное колесо; всё те же обвинения, те же оправдания. Сизиф, катящий свой камень; Данаиды, наливающие воду в дырявую бочку: право, не вечны ли наказания?