* * *
Три месяца тщетно ищу я возможности завязать личные отношения с Сведенборгским обществом в Париже. В продолжение целой недели хожу я каждое утро к Пантеону до улицы Туин, где находится капелла и библиотека шведского пророка. Наконец удалось мне застать кого-то, кто разъяснил мне, что библиотекарь принимает лишь после обеда, как раз в то время, когда я хочу быть один со своими мыслями и бываю слишком усталым, чтобы выходить. Всё же я несколько раз подряд пытаюсь отправиться на улицу Туин. В первый раз я уходя чувствовал себя удивительно подавленным, а когда дошел до моста St.-Michel, то это чувство превратилось в страх, заставивший меня вернуться домой. В другой раз было воскресенье, и в часовне должна была быть служба. Я прихожу на час раньше, и у меня не хватает сил ждать на улице целый час. В третий раз -- мостовая на улице Туин оказалась испорченной, и рабочие загородили улицу. Тогда я прихожу к заключению, что не Сведенборгу предназначено вывести меня на путь истинный, и с этой мыслью возвращаюсь домой. Когда я дохожу до дому, мне приходит на ум, что меня подвели скрытые враги Сведенборга и что я должен их побороть. Последнюю попытку я делаю в экипаже. На этот раз, чтобы совсем определенно помешать моим намерениям, улица оказывается забаррикадированной. Я выхожу из экипажа, перелезаю через все препятствия, но, когда дохожу до Сведенборгского дома, вижу, что тротуара и крыльца совсем нет. Однако я всё же добираюсь до входной двери, звоню и... узнаю, что библиотекарь болен.
С некоторым душевным облегчением поворачиваю я спину мрачной и убогой часовне с её темными оконными рамами, грязными от пыли и дождя. Меня всегда отталкивал от себя этот дом в строгом, варварском, тяжелом, методистском стиле, который своим отсутствием красоты напоминал мне протестантизм северных стран, и, только поборов свою гордыню, я мог решиться попытаться туда проникнуть. К этому побуждала меня преданность к Сведенборгу и больше ничего. Итак, возвращаясь с легким сердцем домой, вдруг нахожу я на тротуаре кусочек луженого железа, по форме напоминающий клеверный листок; из суеверия подымаю я его. В эту же минуту восстает в памяти моей одно воспоминание. Когда я однажды в прошлом году--2-го ноября страшного 1896 года утром -- гулял в Кламе в Австрии, вдруг скрылось: солнце за тучкой, имеющей форму дуги с наружным вырезом в виде клеверного листка, окруженного синими и белыми лучами света. И эта тучка походила, как две капли воды, на мой луженый кусочек железа; мой дневник, в котором изображен рисунок этой тучи может это подтвердить.
Что это должно означать? Троицу -- это ясно. А дальше?
Я покидаю улицу Туин радостный, как ученик, избавившийся по болезни учителя от трудного урока. Проходя мимо Пантеона, я вижу, что храм отворен, двери широко раскрыты и как бы вызывающе кричат мне: войди! Действительно, несмотря на продолжительное пребывание в Париже, я ни разу не был в этом храме, в особенности потому, что мне сообщили ложь по поводу живописи на стенах, будто она изображает сюжеты из современной истории, которая мне внушает отвращение. Можно же представить себе мой восторг, когда я, войдя туда, попал под световой душ, падающий с купола, и очутился среди золотой легенды священной истории Франции, оканчивающейся непосредственно перед протестантизмом. Многозначащая наружная надпись: "Aux Grands Hommes". Меня, следовательно, обманули. Незначительное число королей, еще меньше генералов и ни одного депутата; я вздохнул свободно. Но за то: св. Дионисий, св. Женевьева, св. Людовик, св. Жанна (д'Арк). Никогда бы я не подумал, что республика настолько предана католицизму. Только не хватает алтаря, дарохранительницы, а вместо Распятого и Богородицы тут сооружен под влиянием женопочитания образ светской женщины. Но я утешаюсь мыслью, что в конце концов эта знаменитость будет вынесена вниз, в клоаки, как уже многие другие, более почетные. Приятно и сладостно ходить по этому храму, посвященному святости, но вместе с тем грустно смотреть, как обезглавливают добродетель.
Не следует ли ради славы Господа Бога прийти к заключению, что все эти случаи дурного обхождения с праведными и милосердыми являются лишь мерами предосторожности и что, как ни тяжел путь к добродетели, он всё же ведет к доброму концу, скрытому от нашего понимания? А то все эти эшафоты и виселицы, сооруженные для святых торжествующими палачами, должны были бы навести нас на греховные мысли по поводу доброты высшего Судьи, который, казалось бы, ненавидит и преследует святость на нашей земле, чтобы на другом свете ее вознаграждать, так что те, кто сеять слезы, будут жать радости.
Выходя из церкви, я оглядываюсь на улицу Туин и удивляюсь, что дорога к Сведенборгу привела меня в храм святой Женевьевы. Сведенборг, мой путеводитель и пророк, помешал мне пойти в его скромную часовню: не отвергает ли он самого себя и стал ли он теперь католиком? При изучении трудов шведского пророка меня поразило, что он выставляет себя противником Лютера, и действительно Сведенборг более католик, чем он сам хотел таким казаться, так как он проповедует веру и добрые дела точно так же, как римская церковь.
Если же дело обстоит так, то он сам себя побеждает, а я, его адепт, буду раздавлен между молотом и наковальней.
Свободное копирование
