Арест Наркиса

АРЕСТ НАРКИСА

О бегстве Наркиса знал уже весь двор. Ходили смутные слухи и толки. Одни говорили, что он уехал в Сибирь, другие уверяли, что он скрывается в чулане у матери.

Один Роман знал правду. Тайна угнетала его. Тщательно обдумав все, он решил рассказать об этом Иське. Иська отнесся к рассказу очень серьезно.

-- Надо подобрать ребят надежных. Будем Наркису помогать.

В тот же вечер состоялось таинственное совещание, на котором присутствовали Женька Гультяев, Павлушка Чемодан, Иська и Роман.

-- Вот что, -- сказал Иська, -- Наркис из полка удрал, на войну не пошел. Он прячется теперь, а его ловят. Поймают -- в тюрьму посадят.

-- А почему он не пошел на войну? -- спросил Женька.

-- Ишь ты, какой умный, -- засмеялся Чемодан. -- Тебе бы понравилось, если пуля или бомба в живот? В окопах интересно, думаешь, сидеть?

-- А другие сидят?

-- И другие не хотят, да боятся, а Наркис не побоялся, -- сказал Иська. -- Это царь затеял войну. Царю от этого выгода будет, а солдатам никакого интереса нет.

-- Правильно, -- сказал Павлушка. -- В "Марсельезе" говорится: "Ему нужно для войска солдатов".

-- Там не так.

-- Нет, так.

-- Ври больше...

-- Нечего спорить, -- оборвал Иська ребят. -- Надо помочь Наркису, пока он в деревню не уедет. Надо ему пищу носить по очереди. Хлеб, еще чего-нибудь, чтоб он с голоду не помер.

-- Это правильно, -- сказал Павлушка. -- Только нам не попадет?

-- За что?

-- Что мы против царя и против войны, выходит.

-- Все рабочие не хотят войны, -- сказал Иська.

-- А ты почем знаешь? Ты их спрашивал? -- спросил Женька.

-- У нас на фабрике все против войны, только боятся громко говорить, -- сказал Иська.

Женька хотел еще поспорить, но тут ребята накинулись на него, и он замолчал.

С этого времени каждый день кто-нибудь из ребят лазил в подвал и относил Наркису еду. Иногда в подвале собирались все, и тогда Наркис рассказывал историю своего побега.

А дома Роман с трепетом слушал, как дед, сокрушенно качая головой, говорил:

-- Следи, говорит, за подозрительными, особенно, говорит, за старухой Дорогушиной следи. У нее, говорит, сын из армии бежал. Он, говорит, изменник, скрывается, не хочет на фронт идти. А кому интересно на фронт? Чума их возьми! И зачем же мне следить? Что же я, сыщик, какой, что ли? Мое дело двор -- порядок чтоб был, а чего же я за людьми буду смотреть?

-- Молчи, дурак, -- говорила бабушка. -- А про жалованье забыл?

Но дед только отмахивался.

-- Пес с ним и с жалованьем. Вот возьму и уйду. Не могу я с людьми лаяться и на слезы их смотреть.

Наркиса энергично искали. Несколько дней спустя после побега к матери Наркиса внезапно ночью пришли городовые. Обыскали всю квартиру, допрашивали мать, но та сама не знала, куда скрылся сын. И то, что дело приходилось иметь с полицией, еще больше разжигало мальчишек и заставляло еще больше быть настороже. Они берегли Наркиса и были уверены, что уберегут.

В субботу, когда кончилась учебная неделя, на последнем уроке Гликерия Петровна раздала дневники с отметками за неделю. Получил и Роман свой дневник. В нем было две пятерки, три четверки и одна тройка. С хорошими отметками весело идти домой, потому что не надо прятать от матери дневник. Роман весело бежал домой и по дороге обдумывал, что можно отнести сегодня Наркису.

На площадке "курорта" стояла толпа жильцов. В кучу сбились кухарки, портные, рабочие из щелочной. Около лестницы бегали городовые и суетился перепуганный и растерянный дед. Он разводил руками и, оправдываясь, что-то говорил приставу. Тот, хмурясь, коротко рычал:

-- Ворона ты, а не дворник! Именно ворона!

-- Виноват, не знал, ваше высокородие.

-- Не знал? А зачем ты приставлен, а? Зачем именно? У собак блох считать?

Роман нырнул в толпу и протолкался вперед.

-- Прятался! -- кричала женщина в дырявом шерстяном платке, наспех накинутом на плечи. -- Целый месяц прятался! Ах ты, боженька мой!..

-- Врешь! Две недели!

-- Ах ты, боженька мой! Цельный месяц! -- Роман уже догадывался, но еще не хотел верить. Вдруг на него наскочил Женька.

Женька был бледен и трясся.

-- Наркиса нашли, -- сказал он, щелкая зубами.

-- А где он?

-- Еще в подвале. Городовые ищут.

-- Ну, так еще не нашли. Может, он удрал давно, -- сказал Роман, но в этот момент в подвале зашумели.

Все, жадно вытягивая головы, впились глазами туда, откуда доносились крики. С лестницы выскочил городовой и весело сказал приставу:

-- Волокут. Сильный, бестия, едва справились!

Городовые медленно, с усилием тащили Наркиса. Он сопротивлялся, отчаянно отбиваясь руками и ногами. Рубаха на нем была разорвана, все лицо расцарапано, в крови.

Толпа невольно отшатнулась. Наркис на мгновение встретился глазами с десятками устремленных на него глаз и вдруг закричал:

-- Помогите!

-- Эх, сволочи! Как ломают! -- вздохнул кто-то в толпе.

Вдруг Наркис, дернувшись, освободил руку и ударил городового в грудь.

-- Держи! -- крикнул пристав на деда. -- Что стоишь?

Дед ошалело оглянулся и, подскочив к Наркису, хватил его за руку.

-- Будет тебе! Брось скандалить, -- забормотал он испуганно.

Но Наркис, увидев деда, еще больше озверел.

-- Убью! -- зарычал он. -- Уйди, холуй господский! Христопродавец! Иуда, доносчик!

И сразу дед, словно побитый, отпустил Наркиса и отошел в сторону.

Больше Наркису говорить не дали. Городовые поволокли его через двор, а за воротами уже дожидался извозчик.

-- Как барина, повезли, -- сказал булочник, вышедший из пекарни. -- Забьют теперь в гроб...

***

Как увезли Наркиса, дед пошел прямо домой и контору закрыл раньше времени. Расстроился, видно, сильно. Ходил по комнате взад-вперед, присаживался в разных углах. Бороду разглаживал, морщился чего-то, словно большую задачу решить не мог. Потом, крякнув, молча накинул на плечи полушубок, забрал выписки и ключи и вышел.

Вернулся дед к ужину. Молча разделся и, сев за стол, сурово сказал, ни к кому не обращаясь:

-- Так что я больше не старшой.

-- Это почему? -- спросила бабушка.

-- Потому что расчет взял.

Бабушка окаменела. Ложку выронила из рук.

-- Батюшки! Да ты сдурел, окаянный!

Но дед, обычно кроткий, вдруг бросил есть и так поглядел на бабушку, что она замолчала.

-- Служил через силу. Не моя работа, -- сказал дед мрачно. -- Буду тележку возить, камни ворочать, да никто не посмеет холуем обозвать.

-- Откажут мне теперь, -- сказала мать тихо.

-- Пускай, -- буркнул Роман, а про себя подумал: "Ни котлеток, ни лапок ихних не надо".