Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 119

Глава тридцать первая

О МАТЕРИАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЯХ

Прежде чем перейти к дальнейшему рассказу о моих приключениях, я остановлюсь на судьбе тех ценностей, которые были отправлены — по недоразумению или по злой воле — финляндскими властями вместе со мной в Москву. Я не стал бы специально останавливаться на этом деле, если бы вопрос касался только их потери. В сравнении с тем, чего я лишился вследствие случившегося со мной несчастья, эта ценность — пустяки, хотя она и составляла всё мое состояние. Я останавливаюсь на этом вопросе потому, что вся эта история характерна для методов работы МГБ, возможно, и для всего бюрократического советского аппарата. Для полноты картины мне придётся повториться в силу того, что некоторые детали могли ускользнуть от моего читателя.

Естественно, что в начале моего пребывания в лапах МГБ я не сразу спохватился о судьбе этих вещей. Лишь когда мои взаимоотношения со следователем Рюминым более или менее выкристаллизовались, я вспомнил о них и спросил о судьбе этого моего имущества. Рюмин прямо подскочил на стуле и сказал:

— Что же вы до сих пор молчали, ведь там могут всё растащить!

Он предложил мне немедленно составить опись вещей, находившихся в портфеле, привезённом вместе со мной в Москву. Тут же, в следовательском кабинете, я сделал список, который вышел неполным. Во‑первых, я не мог вспомнить, что именно в этот день у меня хранилось в портфеле, а во‑вторых, как я узнал только по возвращении на родину, полиция вложила туда без моего ведома ещё целый ряд вещей, найденных ею в моей квартире.

Как бы то ни было, список вышел солидный. После довольно продолжительного времени вещи были разысканы и на них были выписаны квитанции, приложенные затем к моему делу. Дольше всего не могли найти моих личных ручных золотых часов, но в конце концов и они были найдены и даже предъявлены мне для опознания. Относительно денег мне было сказано, что они как иностранная валюта реквизируются и квитанции на них не выдаются. Это касается денег, бывших в портфеле и у меня в бумажнике.

Впоследствии, при подписании 206‑й статьи, прокурор приказал Рюмину снять с меня дополнительный допрос о вещах с перечислением вещей, дабы, как он выразился, они «вошли в дело». Это тоже было сделано. Что же касается многочисленных квитанций, которые я по завершении дела, согласно общему порядку, должен был получить на руки, то прокурор посоветовал оставить их пока при деле, мотивируя это предложение тем, что при моей неопытности эти квитанции будут у меня отобраны жуликами по дороге и использованы ими в качестве курительной бумаги. В случае вынесения приговора «без конфискации имущества» из лагеря смогу обратиться с письменным заявлением по начальству и стоимость моих вещей по государственной расценке будет переведена на мой личный счёт.

Всё это было мною выполнено согласно указанию. Имея первый приговор «без конфискации имущества», я неоднократно обращался из лагеря в разные инстанции с просьбой если не выплатить мне деньги, то хотя бы прислать мне квитанции. Но всё было безрезультатно: ни на одно из своих заявлений я ответа не получил.

Попав во Владимирскую тюрьму, я в декабре месяце 1949 года возобновил попытки выяснить судьбу моих вещей путём заявления начальнику тюрьмы. На этот раз ответ пришёл, хотя и неутешительный: Лефортовская тюрьма извещала, что в ноябре 1949 года все мои ценности были перечислены в фонд Министерства государственной безопасности. Как, почему и кем это было произведено — объяснено не было. Начальник тюрьмы, зачитав мне содержание ответа, предложил обратиться к нему с письменным заявлением вторично, сказав, что скоро он едет в Москву и там лично снесётся с Лефортовской тюрьмой и выяснит все подробности и для него непонятного действия. Я, конечно, поблагодарил его за предложение, но воспользоваться его любезностью не смог, так как 28 января 1950 года меня увезли в Москву, и я сам попал, так сказать, к первоисточнику, в Лефортовскую тюрьму. Здесь у меня с самого начала установились нелады с моим следователем Кузнецовым, и я забыл об этих вещах, вспомнил я о них лишь, когда следователь Новосёлов, перенявший меня от Кузнецова, уже кончал моё дело. Выяснить этот вопрос Новосёлову оказалось очень легко и просто: к моему делу была приложена бумага, что согласно постановления ОСО от ноября месяца 1949 года вещи эти за «неявкой владельца» переходят в фонд МГБ; к этому был приложен список с казённой советской оценкой. Расценка была весьма странная и мне непонятная! Так дешёвенькие золотые запонки были расценены в 375 рублей, массивное золотое кольцо с рубином и двумя полукаратными бриллиантами, которое я носил на пальце, — в 400 рублей. Массивные серебряные портсигары ручной работы были расценены по 100 рублей; крупные броши камеи в оправе работы Фаберже 72‑й пробы — в 200 рублей штука, весьма неважные золотые карманные часы с цепочкой — в 3000 рублей. Из заключительной суммы явствовало, что у меня было отобрано имущества на 46 000 рублей.

В ответ на выраженное мной недоумение, как я, не имея свободы передвижения, мог бы явиться за вещами из лагеря и тюрьмы, Новосёлов обещал переговорить с прокурором. Обещание своё он сдержал и через некоторое время сообщил мне, что Главный прокурор МГБ Баринов сказал ему следующее: большая часть отобранных у меня вещей не является моей личной собственностью, а принадлежит фирме, где я был директором. Отправлены они были в Советский Союз, видимо, по недоразумению, и Финляндское правительство должно было о них позаботиться. В течение 3 лет никаких заявлений из Финляндии не поступало, и срок обжалования был пропущен. Те же вещи, которые были отобраны у меня непосредственно на Лубянке, по оценке на 6500 рублей, — конфискованы неправильно, и в силу того, что мой приговор не содержал конфискации имущества, стоимость этих вещей должна быть мне выдана. К этому Баринов добавил, что он сам напишет для меня бумагу с протестом против конфискации и даст мне её подписать, когда я буду у него для подписания 206‑й статьи.

Вскоре после этого я был у Баринова, но, убеждённый в том, что из моего протеста ничего не выйдет и что МГБ своей добычи из своих рук не выпустит, я не поднял вопроса об этом деле. Однако Баринов сам вспомнил о нём и предложил продиктовать текст заявления, которое я должен адресовать ему. Я выразил свою уверенность в том, что подавать такое заявление будет бесцельно, однако Баринов стал уговаривать написать его, говоря, что решение зависит от него как Главного прокурора МГБ, на обязанности которого лежит следить за законностью. В моём положении, подчеркнул он, 6500 рублей — это целое состояние. В результате я под его диктовку написал требуемое заявление, и примерно через месяц мне был зачитан ответ, что эти 6500 рублей были отобраны незаконно, и теперь, по рассмотрении дела, будут переведены на мой личный тюремный счёт. Несколько раз я наводил справки о том, пришли ли эти деньги на моё имя, но получал отрицательный ответ. А затем мне был зачитан новый приговор с осуждением меня на 15 лет с «конфискацией имущества». Таким образом, «законность» была соблюдена без убытка для казны.