Наконец в конце марта Новосёлов сообщил мне, что моё дело закончено и что я на днях буду вызван к прокурору Баринову для подписи 206‑й статьи. Баринов был главным прокурором МГБ, и мне, естественно, было интересно его увидеть. Когда меня ввели в кабинет, я был совершенно ошарашен его видом. Представьте себе пожилого священника с длинными, почти до плеч, волосами, гладко вычесанными назад через лысину и с длинной, квадратно остриженной бородой. На носу у него были очки советского образца, придающие каждому человеку несколько обезьянье выражение. Серебряные полковничьи погоны ещё более делали эту фигуру странной, настолько его наружность не вязалась с военной формой.
Усадив меня на десятиметровом расстоянии, прокурор заговорил сладким, до приторности елейным голосом:
— Здравствуйте, Борис Вольдемарович, очень мне приятно вас видеть, много о вас наслышан, но не имел удовольствия быть ближе знакомым. Так, так! Так вот, как вы выглядите. Сейчас мы закончим кое-какие формальности, и дело ваше в шляпе.
Тут у нас произошёл разговор по поводу конфискованных у меня вещей, о чём я расскажу ниже, и Баринов, довольно быстро написав прокурорское заключение, подал мне его для прочтения и подписи. Всё было написано так, как мы сговорились с Новосёловым. Я обратил внимание на то, что в части протокола, касающейся моей личности, после фамилии, имени и отчества и года рождения стояло — дворянин.
— Разве в Советском Союзе существует дворянство? — спросил я. — Нет, — ответил Баринов, — но здесь это помещается как характеристика.
— Позвольте спросить, откуда вам известно, что я дворянин?
— Ну, это, Борис Вольдемарович, очень просто: вы окончили Морской корпус, а это высшее учебное заведение, дававшее окончившим его личное дворянство, если оное лицо не имело потомственного дворянство до того. Дас, это так было.
Мне ничего не оставалось как согласиться. Но тут моё внимание привлёк другой пункт, инкриминирующий мне участие в террористической организации.
— Гражданин прокурор, возможно, что это не имеет никакого значения в моей судьбе, но я всё же протестую против этой статьи: она не только не оправдывается следственным материалом, но даже наоборот, из бумаг, полученных вами от финляндской политической полиции, совершенно определённо явствует, что я ни в каких подобных организациях не состоял.
— Хе-хе-хе, — захихикал Баринов. — Вы думаете, что я не знаком с материалами вашего дела? Нет, я их хорошо проштудировал, и скажу, что этот пункт должен быть тут взамен всего того, что осталось в вашей черепушке не выясненного нами, а там мноо‑о‑го чего осталось.
— Гражданин прокурор считает этот довод юридическим? — сыронизировал я.
— Ну, об этом мы диспутировать не будем, подписывайте протокольчик, и дело ваше в шляпе, теперь можете отдыхать от всех неприятностей.
На этом мы распрощались. Через день я был опять вызван на Лубянку, на этот раз к Новосёлову.
Он мне сказал:
— Начальник Следственного отдела контрразведки полковник Афанасьев хочет с вами познакомиться. Сейчас я это устрою.
Полковник, мужчина солидных размеров и атлетического сложения с перебитым на бок носом, глухим голосом спросил меня: — Всё рассказали?
— Всё, что знал, — ответил я.
— Смотрите, если что забыли — добавьте, а то опять вас приволочём сюда.
— Больше ничего добавить не имею.
— Ну, хорошо, возьмите его, — отрезал он в сторону Новосёлова. Афанасьев сменил Кузнецова; до этого он был начальником контрразведки в Румынии и имел там репутацию чрезвычайно свирепого чекиста. Вернувшись в камеру и рассказав товарищам о своих впечатлениях, я стал ждать, когда меня переведут в камеру ожидающих приговора.
Свободное копирование
