Глава двадцать седьмая
ЧЕТВЁРТОЕ СВИДАНИЕ
«Свидание друзей»
Трактирная вывеска
19 сентября 1950 года в 3 часа дня дверь моей камеры открылась, и я услыхал столь знакомые слова, но в данном случае неожиданные:
— Приготовьтесь к следователю.
Без всяких приготовлений я сказал:
— Готов! — и под предводительством старшины замаршировал по длинным коридорам навстречу новым неизвестностям.
Мы спустились по узкой крутой каменной лестнице куда-то вниз, прошли сквозь большие решётчатые ворота, которые отмыкались громадным замком, замыкавшим какие-то цепи, прошли ещё несколько закоулков — на перекрёстке одного из них стоял солдат — потом поднялись наверх в длинный коридор и остановились в конце его у двери с № 58, что опять в сумме составляло 13.
На стук надзирателя свежий голос крикнул:
— Войдите.
И я оказался в большой в два окна комнате, залитой солнцем. За столом сидел полный подполковник, указавший мне движением руки традиционное место в углу на стуле. После долгого и внимательного взгляда подполковник сказал:
— Что же, Борис Вольдемарович, вы меня не узнаёте? — и тут я вдруг узнал Новосёлова, прибавившего в весе килограммов на 30. — Слушайте, что с вами? — продолжал Новосёлов. — На что вы похожи? Вы больны?
— Нет, я не болен, а просто вы меня съели, — сказал я, рассмеявшись. — То, что я потерял, видимо, получили вы.
— Да, я действительно очень пополнел, прямо безобразие, надо что-нибудь предпринять.
— Ничего предпринимать не нужно, а садитесь месяца на полтора в эту тюрьму, и равновесие будет восстановлено.
— Я сперва попробую другой метод, — сказал он, улыбнувшись, — но что с вами?
Я объяснил ему положение и выразил сомнение в том, что Новосёлову моё положение неизвестно.
— Честное слово, я ничего не знаю. Вот получил ваше дело для следствия и вызвал вас.
— Да какое же опять следствие? — изумился я. — Ведь следователь Кузнецов закончил моё следствие в апреле месяце, в начале мая я подписал сводный протокол, а 206‑ю мне до сих пор на подпись ещё не предъявляли. Какое же опять следствие и по поводу чего?
— Видите ли, Борис Вольдемарович, руководство наше очень вами недовольно. Где что ни случится — каждый раз дело попадает рикошетом в вас, а между тем вы запираетесь и не хотели раскрыть карт, хотя игра давным-давно проиграна, и ваше поведение ничем не оправдывается. Между прочим, я не знал, что Кузнецов вёл ваше дело.
— Я не знаю, что вам известно и что неизвестно, но если вы будете вести следствие так, как его вёл Кузнецов, то опять ничего не получится. Я надеюсь, что вы не будете задавать мне загадок и скажете, в чём меня обвиняют. А насчёт рикошетов, их быть не может, так как я давно отошёл от всякой деятельности, могущей вас интересовать.
— Ну, мы об этом поговорим потом, — возразил Новосёлов. — Во всяком случае, беседовать с вами о делах в том виде, в каком вы сейчас находитесь, я не нахожу возможным, вам надо сперва подправиться и отдохнуть. Я распоряжусь по этому поводу, а сейчас поболтаем о чём-нибудь постороннем, потом же понемногу перейдём к делу.
Поговорив со мной ещё с час, Новосёлов отпустил меня в камеру.
Я не стал предаваться размышлениям о следствиях, рикошетах и т. п.
Я был уже твёрдо уверен в том, что всё это ерунда, просто МГБ ищет повода для дачи мне нового срока, и я решил: пусть стараются самостоятельно, а мне ломать голову по этому поводу ни к чему.
На другой день, тотчас по выдаче хлеба, то есть около 7 часов утра, в камеру вошёл старшина и приказал мне собираться с вещами. Дело было несложное: завернув мою «постельную принадлежность» в одеяло, я сунул туда же полученную пайку и последовал за моим вожатым. Спустившись по той же узкой и тёмной лестнице и пройдя те же ворота, сильно напомнившие мне декорации фильма «Метрополис», мы остановились перед камерой № 12, находившейся в полуподвальном этаже. Старшина стал открывать низкую дверь, обшитую железом.
Свободное копирование
