Возвращаюсь к моему следствию. При первом же вызове после «намёков» Кузнецов категорически отверг мои подозрения о возможной путанице с Яльмаром Бьёрклундом и отправил меня обратно в камеру для дальнейших размышлений. За период времени до начала апреля меня вызвали на допрос раза четыре и каждый раз после моего отрицательного ответа на вопрос: «Ну что? Надумали что-нибудь?» — мы переходили на беседы отвлечённого характера. Плохо было то, что ни разрешения на получение книг, ни дополнения к нашему скудному питанию я не получал. Зусманович был в несколько лучшем положении, так как его жена переводила на его имя ежемесячно 100 рублей, благодаря чему он имел возможность делать покупки в тюремном ларьке. Однако за всё время нашего совместного пребывания он никогда ничем со мной не поделился, если не считать корок от сыра, которых он не ел.
Наконец в апреле 1950 года Кузнецов спросил меня: — Так вы и не можете ничего придумать?
— Не могу.
— Ну, тогда я несколько переработаю ваш старый сводный протокол, и вы его подпишете.
Это он и сделал, несколько перефразировав то, что было в своё время написано Рюминым. Он прочитал мне это, пригласил стенографистку, которой продиктовал новый текст, принявший благодаря стенографированию характер моего личного высказывания. Мне не нравился такой оборот дела, но в общем мне было всё равно, лишь бы поскорее кончилось сидение.
Протокол был мне представлен на подпись 7 мая 1950 года уже следователем Шабельским, объяснившим это обстоятельство отъездом Кузнецова в отпуск.
Сводный протокол и его подписание ещё не окончили дела. Необходимо было ещё подписать так называемую 206‑ю статью. Эта церемония заключалась в том, что прокурор на основании сводного протокола, составленного следователем, пишет обвинительное заключение, предъявляемое согласно 206‑й статьи и даёт вам на ознакомление, в чём вы и расписываетесь. В этом документе уже упоминаются статьи, по которым вы привлекаетесь к ответственности, почему мне было очень интересно посмотреть, как МГБ выйдёт из положения, судя меня второй раз по тем же статьям, по которым уже был приговорён к 10 годам ИТЛ. Мне было ясно желание органов повысить срок, но как это сформулируют для сохранения вида законности, мне было совершенно не ясно.
Практически после всего этого наступило затишье без всяких вызовов до 2 августа 1950 года. Лето было солнечное и жаркое, двадцатиминутные прогулки не могли удовлетворить потребность в свежем воздухе, и кроме того мы изнывали от безделья и неизвестности.
Беседы с Зусмановичем мне осточертели: это был живой пример коммунистической обработки, когда всё в жизни представляется в совершенно чёрных или совершенно белых тонах, без полутеней или оттенков. Всё, что полезно коммунизму, и сами коммунисты — это белое, без единого пятнышка, всё, что не полезно или хотя бы нейтрально, — черно. Должен сказать, что порка, по моему мнению, пошла Зусмановичу на пользу, он стал пытаться самостоятельно думать, а не ограничивать работу своего мозга готовыми установками из «Правды» и «Известий», но, говоря по совести, давалось ему это трудно.
Свободное копирование
