Возвращаюсь к моему путешествию. В Киров мы приехали на вторые сутки и были поражены: во‑первых, теплотой Кировского климата по сравнению с Интинским, а во‑вторых, пустотой Кировской пересылки, единственными обитателями которой оказались мы. Вскоре это объяснилось тем, что накануне ушли два больших этапа, увезшие обитателей в места их назначения. Наше пребывание на пересылке было также кратковременным, и на другой день мы отправились дальше в столыпинском же вагоне, шедшем на Москву. Это обстоятельство убедило меня в правильности моих предположений.
Народа ехало мало; среди моих спутников было три азербайджанца, все трое с фамилией Али-Баба, фамилией, видимо, весьма в Азербайджане распространённой, так как я уже встречал несколько Али-Баб в лагерях. Их везли на Кавказ, чтобы выяснить, который из них был в действительности замешан в какой-то краже, раскрытой после ареста и осуждения по другим делам.
Наличие их и ещё пары других уголовных в нашей среде показало мне, что распоряжение о транспорте политических заключённых отдельно от уголовных, впоследствии строго соблюдавшееся, в то время конвоем соблюдалось не всегда. В результате этого с нами случилась маленькая неприятность. Среди прочих заключённых с нами ехал мальчуган на вид лет десяти, хотя, по его словам, ему уже исполнилось 14. На вид и в разговоре это был очень милый мальчик, но сильно истощённый и одетый по времени года слишком легко. На нём была бумажная рубашка, такие же штаны, обувь и фуражка отсутствовали. Естественно, что он вызвал в нас жалость, мы дали ему хлеба, а я поделился имевшимся у меня сахаром. Он очень мило нас благодарил и даже сперва отказывался от предлагаемого. Сняли его из вагона ночью, когда мы спали, по пробуждении мы убедились, что он нас всех обокрал. У меня он унёс весь запас сахара, а от других же снабдил себя ботинками, шапкой и телогрейкой.
Вторая ночь пути была последней, к утру мы должны были быть в Москве. Пользуясь относительной просторностью, я мирно спал, когда был разбужен конвоиром, громко выкликавшим в коридоре мою фамилию.
— Есть, — прокричал я в ответ, не понимая, зачем я понадобился ночью. — Приготовьтесь с вещами, — сказал конвоир, — вам выходить.
Я быстро собрался и вскоре оказался на перроне ярко освещённой станции, большие часы которой показывали половину третьего. Вместе со мной высадили девочку лет 15. Конвой из 8 человек, показавшийся мне чрезвычайно большим для нашей пары, вывел нас на площадь, где нас усадили в воронок.
На этот раз заднее окно воронка было большое, и сквозь него были видны широкие, слабо освещённые, пустынные улицы какого-то города.
В спросил мою спутницу, известно ли ей, где мы находимся, на что она мне ответила:
— Это Владимир.
Тогда мне стало ясно, что меня привезли во Владимирский полит-изолятор.
Высадив где-то девочку, мы поехали в обратном направлении и остановились у длинного двухэтажного дома русского казённого образца с большими воротами с маленькой калиткой, пойдя через которую я увидел вторые такие же ворота. Тут же в подворотне, освещённой слабой электрической лампочкой, стояла конторка, около которой топтался часовой, говоривший с кем-то по телефону.
— Сейчас вас возьмут, — обнадежил он меня, кладя трубку.
В этот момент в щель под воротами влезла лягушка. Это настолько поразило меня, что я воскликнул:
— Лягушка!
Часовой быстро обернулся и сказал: — Где?
Но лягушка, испуганная моим восклицанием, в один прыжок исчезла обратно под воротами, так что мой палец указал пустое место. Часовой взглянул на меня и, покачав головой, отвернулся.
В это время вторая внутренняя дверь отворилась, и вошёл высокий старшина, предложивший мне следовать за ним. Выйдя на слабо освещённый двор, я увидел пару многоэтажных и несколько домов поменьше. Старшина провёл меня в комнату, находившуюся в третьем этаже одного из больших домов, закрыл открытое до того окно и предложил раздеться догола. Обыскав мои вещи, он выдал мне весьма приличные ботинки американского образца, носки, смену бумажного белья и неожиданно хорошо сшитую пижаму в чёрно-белую полоску и такой же колпачок. Обрядившись во всё это, я стал походить на заключённого в Зинг-Зинге, как это показывается в кинематографе, и подумал, что, очевидно, американцы снабжают не только советскую армию, но и советские тюрьмы.
— Вам придётся здесь отдохнуть до утра, это уже не так долго, правда, здесь довольно свежо, но у меня нет ничего тёплого, чтобы вам дать, — утром получите.
Затем, упаковав мои вещи в большой мешок и связав всё верёвкой, он положил передо мной небольшой листик бумаги и, дав перо, предложил написать число, месяц, год и мои имя, отчество и фамилию, что я и сделал. Это было 15 сентября 1949 года. Открывалась новая страница моих хождений по мукам.
Свободное копирование
