Однако судьба разрешила мой вопрос совершенно неожиданным для меня образом: 9 сентября 1949 года я был вызван на этап за пределы лагеря.
Отправка за пределы лагеря была здесь исключением и вызвала среди моих товарищей предположение, что меня отправляют домой на родину. Я этого не думал и склонялся к мысли, что мне опять придётся фигурировать в качестве свидетеля в каком-нибудь новом, неизвестном мне деле.
За это время я, так сказать, «обколотился» и все перипетии своего заключения принимал спокойно, следуя советам начальства, которое на все вопросы, обращаемые к ним, отвечало: «Приедете — увидите».
Как всегда, было грустно расставаться с людьми, с которыми сроднился и сдружился, зная, что судьба больше никогда с ними не столкнёт. Друзья мои проводили меня до зоны, и мы вместе уронили слезинки расставания. На этом кончилась моя Интинская эпопея, и я двинулся навстречу новым неизвестным испытаниям.
Глава двадцать вторая
ДОРОГА НАЗАД
Нам дороги этой
Позабыть нельзя.
Из советской песни
Нас поместили в столыпинский вагон, идущий на станцию Инту.
В вагоне оказалось всего 5 человек. Один из них был старшим бухгалтером из заключённых на нашем лагпункте. Я разговорился с ним, и он сообщил мне, что его везут в Ленинград в качестве свидетеля по делу нескольких лиц, находившихся вместе с ним в плену в Финляндии. Из дальнейшего разговора выяснилось, что у нас с ним нашёлся общий знакомый, бывший в Финляндии во время войны допросчиком военнопленных, некто Сергей Беляев, сын крупного лесопромышленника, имевшего лесопильные заводы в Суоярви до войны и позже работавший в Гельсингфорсе в моём рекламном деле в качестве художника.
Между прочим, он сообщил мне, что большинство этих военных допросчиков были выданы большевикам, среди них также и Беляев, который в настоящее время находится в какомто лагере около Калинина. Это сведение было неверно. Беляев вскоре после окончания войны уехал в Швецию, где и живёт по сей день. Но тогда это было мне неизвестно, и я очень огорчился судьбой молодого человека, очень мне симпатичного.
На этом наш разговор окончился, так как мы прибыли на станцию Инта, где нас пересадили в столыпинский вагон, идущий на Киров, в котором мы попали в разные купе и больше не встречались. Однако этот разговор имел неожиданное последствия.
Весной 1951 года при моём четвёртом следствии следователь Новосёлов вызвал меня из Бутырок на Лубянку и спросил, откуда мне известно, что Кабанов находится во Владимирской тюрьме. Я вытаращил глаза.
— Какой Кабанов? — спросил я.
— Тот Кабанов, который был в плену в Финляндии.
— Знаете, гражданин подполковник, я встречал в жизни Свиньиных, Жеребцовых, Кобелёвых, Коровиных, Быковых, Кобылиных, одним словом, целый зоологический атлас, но абсолютно не могу припомнить, чтобы я знал кого-нибудь по фамилии Кабанов. Также не могу припомнить, чтобы я встречал в лагере человека с этой фамилией, да ещё бывшего в плену в Финляндии.
— А вы не помните, что вы с Инты ехали с человеком, бывшем в плену в Финляндии, и с ним разговаривали?
— Да, такой случай имел место, только я не знал, что его зовут Кабановым: он не сообщил мне своей фамилии, а я не поинтересовался её узнать.
Да и видел я его какие-нибудь четверть часа, пока мы ехали от лагеря до ст. Инта.
— Вы что-то путаете: того человека звали не Кабанов, его фамилия Семёнов. И вот у меня в руках находятся его показания, где он ясно объясняет, что вы ему сказали как раз в этот отрезок времени о нахождении Кабанова во Владимирской тюрьме. Да я вам сейчас прочту.
И он мне это прочёл. Тогда я вспомнил наш разговор о Беляеве и сказал: — Я не знал фамилии этого человека, но знаю с его слов, что ему было около 70 лет. Очевидно, старик спутал меня с кем-то другим. Со мной он говорил о некоем Беляеве, бывшем военном допросчике в Финляндии, которого я знал и о котором он сообщил мне, что последний находится в вашем распоряжении где-то около Калинина. Ни о каком Кабанове речи не было. Кроме того, когда меня везли с Инты, я понятия не имел о существовании Владимирской тюрьмы, куда я ехал.
По записи этих показаний инцидент был исчерпан.
Свободное копирование
