Дневник Владимира Ламсдорфа - 71

Вторник, 17 января

В 11 часов поднимаюсь к министру, который был очень утомлен вчерашним балом. Он предупредил государя о том, что не может представить на усмотрение Его Величества ничего нового, и государь обещал назначить другой день на этой неделе. Дело в том, что Гире желал бы видеть Цанкова до своего свидания с государем и вызовет его, может быть, еще сегодня.

Буланже избран. Я напоминаю министру одно из писем Катакази, который встретился недели три или месяц назад где-то на обеде со знаменитым генералом; Буланже уже тогда высказывал уверенность в своем успехе вопреки всем враждебным влияниям. Это как бы вера в неизбежность предопределенного.

Среда, 18 января

Около 11 часов поднялся к министру Он доволен тем, что вчера не было доклада; после свидания с Цанковым он видит вещи несколько в ином свете; по-видимому, в Болгарии почва для серьезных перемен еще совершенно не подготовлена и все просьбы о поддержке с нашей стороны всегда кончаются просьбой о денежном пособии. Цанков желает, кажется, получить миллионы, чтобы платить духовенству и оппозиции, но не может при этом дать никаких определенных обещаний; единственное разумное, что он сказал, - нам лучше предложить не одного кандидата, а нескольких; один из трех или четырех прошел бы легче.

Министр опять жалуется на Зиновьева, который оставляет без движения все то, что он ему поручает; тот берет в свои руки все дела и держит в бездействии весь Азиатский департамент, желая сам все делать и всем руководить. При этом Гире рассказывает мне по секрету историю возобновления пожалованной Зиновьеву аренды, которую его друг, министр Островский, хотел испросить непосредственно сам, но государь потребовал, чтобы было ходатайство Гирса. Договорившийся с Островским Зиновьев, видимо, недоволен тем, что не было возбуждено ходатайства о прибавке; Островский также дуется на министра, он такого высокого мнения о Зиновьеве, что даже иногда указывал на него Гирсу как на единственного, в случае надобности, преемника главы Министерства иностранных дел.

Говоря с министром об избрании Буланже, я напоминаю ему интересное письмо Катакази, писавшего из Парижа 17/29 декабря, что он встретился со знаменитым генералом на обеде у г-жи Бутурлиной, урожденной графини Бобринской, с которой пресловутый генерал, по-видимому, в очень интимных отношениях. Выразив желание с ним познакомиться, генерал Буланже изложил ему свое profession de foi, заявив с полной уверенностью, что соберет в Париже на будущих выборах более 200 000 голосов и будет избран значительным большинством, несмотря на всю работу и интриги своих противников. Катакази усмотрел в этом лишь доказательство дерзости генерала и, казалось, сомневался в исполнении его надежд, ныне осуществившихся. Буланже говорит, между тем, что его напрасно считают каким-то "в поход собравшимся Мальбруком": так как Франции нужен мир и царь тоже желает поддерживать его, любое военное предприятие стало бы преступной авантюрой; к тому же, по его мнению, возвратить когда-нибудь Эльзас и Лотарингию можно было бы только полюбовным соглашением с Германией. В Берлине, где на это дело смотрят правильно, так и понимают, и печать, руководимая старым варзинским кабаном (les organes du vieux sanglier de Warzin), не проявляет по отношению к нему, Буланже, большой враждебности. Затем генерал старается доказать, что теперешнее правительство способно скорее поставить нас в неловкое положение, чем внушить нам доверие. "Я не кричал: "Да здравствует Польша!" - и не буду кричать ничего такого, что могло бы возбудить зависть и беспокойство со стороны всех тех, кто боится союза Франции и России. Взаимно для обоих государств полезное и практическое соглашение может быть осуществлено только тогда, когда во Франции будет сильное, устойчивое и благоразумное правительство". Читая письмо Катакази, государь сделал против этих слов следующую помету: "Мы всегда были этого мнения"; против места "каковое я, надеюсь, ей дать" Его Величество, подчеркнув эти слова, ставит вопросительный знак и добавляет: "Дай Бог".

Министр просит меня подготовить это письмо к следующему докладу, чтобы напомнить государю эти подтвержденные событиями предсказания генерала Буланже.

Перед обедом меня вызывает "дежурный"; из министерства двора у него спрашивают по телефону, правда ли, что наследный принц австрийский, эрцгерцог Рудольф, умер. Пишу министру, который отвечает, что "дежурный" (г-н Казначеев) поступил правильно, ответив, что нам об этом ничего не известно, так как он, министр, не получил об этом никакого извещения.

В 9 часов, когда мы с Олой пьем чай, приходит телеграмма от князя Лобанова с известием, что наследный принц Рудольф найден сегодня утром в своей постели мертвым; предполагают, что смерть последовала от разрыва сосудов. Отправив эту телеграмму государю, ухожу раньше к себе, так как мой бронхит усиливается.

Мне докладывают, что министр сошел вниз, чтобы меня видеть; быстро одеваюсь и иду к нему. Государь прислал ему только что полученную от императора Франца Иосифа телеграмму. Его Величество написал на ней: "Какое ужасное несчастье. Я ему уже телеграфировал". Телеграмма эта, отправленная из Вены 18/30 января в 4 часа 45 минут, гласит: "С глубокой скорбью сообщаю о внезапной кончине моего сына Рудольфа, последовавшей сегодня утром в Мейерлинге, близ Бадена, от удара. Уверен в твоем искреннем сочувствии мне в этой тяжкой утрате. Франц Иосиф". Гире рассказывает, что во время обеда у него также спрашивали от имени австрийского посла, не получил ли он каких-либо известий. Первое известие в городе, по-видимому, распространилось благодаря переданной Северным агентством биржевой телеграмме. Мы перекидываемся несколькими словами по поводу предстоящего объявления траура и составляем телеграмму о соболезновании Кальноки, которую я отправляю Лобанову.