Письмо 23
ПУТЬ НЕ БЫЛ УСЫПАН РОЗАМИ
Итак, я вышла замуж. Мне было 29 лет, Самуилу – 31. Вполне зрелый возраст, чтобы начать осмысленную и счастливую жизнь.
Поначалу мы жили вместе: свёкор Давид Самуилович, Мария Абрамовна – свекровь, Аркаша, Марик и нас двое. У меня была отличная комната в престижном доме в центре города, но я легкомысленно её оставила, о чём всегда сожалела. У Самуила тоже была квартира по ул. Пролетарской, двухкомнатная «хрущёвка», мы в ней ночевали, а днём собирались у его родителей, т. к. свекровь вела общее хозяйство. Было тесно в их однокомнатной квартире, но я не противилась такому образу жизни, т.к. понимала: Самуил хотел приобщить меня к их традициям, подружить с его семьёй и маленьким сыном.
Надо сказать, родители Самуила оказались, несмотря на внешнюю суровость, людьми честными и порядочными. Я помогала свекрови по дому, ни с кем не ссорилась, Марик ко мне привязался... но время шло... родился Гриша. И мы не стали стеснять родителей и ушли к себе. Через 72 дня послеродового отпуска я вышла на работу, а за Гришей на время, пока я находилась в школе, смотрела приходящая няня. Нелегко мне пришлось!
Все домашние дела: пелёнки – стирки, уборка, кухня, рынок, магазины – были на мне. А горы тетрадей? А подготовка к урокам? (я впервые вела 9-е классы), а сколько надо было читать самой литературных текстов, чтобы прийти не с пустой головой в класс?! Чего стоило пролистать «Войну и мир», «Отцы и дети», выучить стихи Некрасова и т. д. Я физически не успевала всё сделать. Самуил же приходил с работы, ужинал и ложился с книгой или газетой на диване. Мои просьбы помочь мне вызывали в нём только раздражение. «Управляйся с делами до моего прихода!» – был один и тот же ответ. Но бывало и хуже: накричит, сбросит со стула или вешалки мои вещи, вышвырнет в форточку косметичку, а один раз – тетради школьников! А то вывернет пробки на счётчике, чтобы в 22.30 я уже легла спать, а у меня работа не сделана... и завтра на уроки!
Я не могла понять: что с ним случилось? Откуда появилось такое непонимание и жестокость? И куда девались его корректность, сдержанность, ироничность?
Плачет ребёнок, я стираю – он не подойдёт к нему. Приехал мой отец – затеял скандал, на что скромный и застенчивый папочка вслух сказал: «Как же тебе с ним дальше жить?» Мне было стыдно. Я бы могла привести сотни таких примеров, но... не хочется тревожить душу его и свою тоже...
... По ночам я часто плакала от обиды и незаслуженных упрёков, и слёзы размывали в моём сердце то высокое чувство, которое я питала к нему. Всё чаще меня посещало разочарование, я замыкалась, и одна и та же мысль стучалась всё чаще: зачем я покинула свою пристань – мою милую комнатку с жёлтыми стенами и окном во двор? Напряжение нервной системы не прошло бесследно: в 35 лет я стала гипертоником, а в 40 – инвалидом II группы, пережив инсульт. Это и есть драма в моей жизни.
А как красиво всё начиналось? Чисто. Без пошлости. Романтично. Это была любовь, и это состояние было тогда моим счастьем.
Но хватит о грустном!
Было бы нечестно не сказать о моём муже хороших слов. Ведь не всегда у нас было плохо. Временами он был ласков и добр, возился с Гришкой... Сложным, противоречивым он был человеком, с непредсказуемыми выходками, но нельзя отнять у него того, что дал ему Бог: умную голову, независимый характер, кристальную честность. Его уважали на работе, шли за советом к нему сослуживцы. Он был талантливым инженером, его «держал у сердца» Хейфец, директор завода, и ему доверяли самые ответственные участки работы. Он никогда не лгал. Не поднял яблока в чужом саду. Не завидовал богатству и не стремился сделать карьеру. Не подхалимничал, никого не оговорил, не предал. Он был честным и порядочным человеком, порой застенчивым и скромным. Обладая широким кругозором, начитанный и способный к восприятию сложных знаний, он никогда не выхвалялся, не болтал лишнего и любил слушать других.
Но и в обиду себя не давал!
Один пример.
Партсобрание. Начальники цехов критикуют техотдел, которым руководил Тёмкин, за недостаточную работу в цехах. Говорили долго, порой не по делу. Когда дали слово Тёмкину, он был краток в своих комментариях: «Техотдел – это не столб, о который может почесаться всякая свинья». И ушёл из аудитории. И вслед за ним ушли и остальные.
Назавтра он подал заявление об уходе с должности начальника техотдела. Директор подписал.
Самуил очень любил своих сыновей, воспитывал их, особенно Гришу, когда тот подрос. Как-то ненавязчиво он вёл с ним разговоры на разные темы, читал ему книжки, гулял на улице с ним, а когда родился Миша, он всю свою нерастраченную любовь отдавал внуку: вставал к нему по ночам (Миша у нас жил 2 года), научил его кататься на лыжах, поехал в Москву, чтобы первый месяц водить Мишу в школу и т.д. Как бы он сейчас гордился тобой, Мишенька, видя, что ты стал взрослым, прекрасно рисуешь, играешь в оркестре, говоришь по-английски... Он бы плакал от счастья, это я знаю. А Марика он бы ни за что не отпустил в Израиль! Всё было бы по-другому, если бы он был жив сейчас.
Конечно, мне не забыть его: 31 год вместе! И всегда буду помнить мою незабвенную свекровь – умную, мудрую, чистоплотнейшую труженицу, вырастившую Марика, в пожилом возрасте откликающуюся на любую просьбу, защищавшую меня, если случались недоразумения и ссоры в моей семье... Поэтому я по примеру моей свекрови защищаю мою казахскую маленькую женщину, ставшую моей невесткой, от несправедливых претензий к ней моего сына, если они случаются.
Я думаю, что моя свекровь не обижается на меня там... на небесах. До самой её смерти последние 3 года я ухаживала за ней и Мариком, кормила их, убирала, стирала в их доме, водила её в баню... а последний месяц сидела у её изголовья вместе с Верой по очереди, чтобы облегчить её страдания. Бог дал ей дожить до 90 лет!
Вся семья моего мужа стала мне близкой и дорогой. Вера и Аркаша и теперь общаются со мной: пишут, звонят, всячески поддерживают со мной отношения. Я всегда рада встрече с ними.
Не могу не сказать о тёте Соне. Это жена брата моей свекрови. Я не видела более воспитанных, добрых и ласковых людей, чем тётя Соня. Как жаль, что её вся семья трагически ушла в мир иной... и как не хватает мне общения с Марией Абрамовной и тётей Соней...
Когда я приезжаю в Рославль, сразу же иду на кладбище и думаю... о них как о живых, а ухожу – становится горько от случившихся потерь. Ося, Женя, Самуил... все могли бы ещё жить и жить... но у каждого своя судьба...
Через год после смерти Самуила вижу сон.
Я и Самуил дома. Он что-то ищет в бумагах и молчит, сердитый. Я спрашиваю: «Что ты ищешь?» – «Дневники», – слышу в ответ. Я тоже включаюсь, роюсь в бумагах, но не нахожу их.
Он, в клетчатом пиджачке, идёт к выходу. Я знаю, что он уходит насовсем. Туда. И заплакала. Он обернулся и сказал: «Не плачь. Я ещё вернусь». И ушёл. А я проснулась и почувствовала его присутствие. Вот он только что закрыл дверь... он был здесь. И тогда я, помолившись, вслух сказала ему: «Не сердись на меня. Ты знаешь, я всегда о тебе заботилась. Вспомни, как ты заболел нефритом почек. Смерть гналась за тобой уже тогда. А я боролась за тебя и твою жизнь. Через свою ученицу Наташу М. я достала тебе двухмесячную путёвку в Байрам-Али, ты вылечился и стал здоровым... это я тебя спасла! А помнишь, как ты отравился ядовитыми бобами на даче у Трескунова, как я застала тебя посиневшим и задыхающимся, но я вызвала «скорую» и отвезла тебя в больницу и ночь просидела у твоего изголовья, обмахивая тебя полотенцем и вливая в рот по ложечке воду... неужели ты это забыл? Так почему же ты во сне приходишь ко мне таким сердитым? Я тебя поминаю в церкви, а Аркаша привёз израильской земли и рассыпал по твоей могиле... неужели ты и этого не знаешь?..»
Я говорила и говорила с ним, а он, мне казалось, слушал и слушал меня... и тень пробежала по моей постели, и я подумала: он услышал меня и подал мне знак, а я всё плакала и думала о своей судьбе, о разбившихся мечтах, о прозе моей провинциальной жизни в Рославле...
Нет, не был усыпан мой путь розами! «Как хороши, как свежи были розы!» – но не для меня...
Свободное копирование
