Часть II
МОЁ ВАСИЛЬКОВОЕ ДЕТСТВО
Сестра моя, отличнейший портрет,
где ты в берете, смущена собою,
рискнувшая в свои тринадцать лет
стать деревенской дерзкою звездою.
Отличница, букашка, мошкара
и остроглазка, длинная ресничка,
мошенница, трепло, физкульт-ура,
визгица – от рождения привычка.
О длинноноска! Скользкая нога,
на шабаши летя, водившая нас за нос.
Вот ты в углу, и вот та кочерга,
которая учить тебя пыталась.
А вот рисующая связку букв,
как связку бус, что кралями мы звали.
Рты младших братьев – и протяжный звук,
от букв скакнувший в грамотные дали.
Александр Шерстюк. Тетраптих Марии, I
Письмо 2
ДО ВОЙНЫ
Мишенька!
Ты, конечно, видел полевые цветы васильки. Яркие, чистые. И очень синие! Божественный цвет! Иконописцы называли его «голубцом».
Васильки растут во ржи и цветут, когда заколосится поле. Нет ярче образа в моём детстве, как эти синие васильки! Пробежишь босиком по пыльной дороге за село – и вот оно, ржаное поле! Как трепещет, шелестит и волнами убегает зыбкая рожь! Как пахнет благоухающей цветочной пыльцой! Как стрекочут неугомонные кузнечики и как пляшут разноцветные, с прозрачными крылышками стрекозы! И вот они, синеглазые васильки, их много-много!
...Мы с Настей собираем их медленно, не торопясь. Наберём – и садимся в высокую траву, плетём веночки, слушаем дивную птичью разноголосицу...
Домой возвращаемся радостными и счастливыми. В руках – охапки васильков с метёлками тимофеевки, на головах – венки, синь и благодать! Мы ставим в глиняные из-под молока кувшины букеты полевых цветов, и наше нехитрое жилище наполняется душистой свежестью, глубокой синевой знойного лета и запахами ржаного поля!
Родная сторона!
Моя васильковая Россия!
Моё довоенное детство (до 1941 года) прошло в селе Пятовск Стародубского района. Я уже говорила тебе, Миша, что наша семья, когда у отца советская власть отобрала кузницу, вынуждена была покинуть Бряновы Кустичи в поисках работы и куска хлеба.
Март 1934 года. Мне всего два месяца. Отец за бесценок продал свою новую хату и, погрузив жалкий скарб на две телеги, с тремя детьми уехал из Брян-Кустич в село Пятовск, куда его пригласили временно поработать. Поселили нашу семью в полуразрушенную баню, какую трудно было назвать жилищем, но через какое-то время, когда отца приняли в колхоз, мы переехали в неплохую хату такого же раскулаченного и высланного крестьянина Брацуна, как наш дед Моисей. Домик с жёлтыми наличниками находился в центре села, напротив школы. Я хорошо его помню. Две комнаты. Одна – горница (условно так назову) была светлой, с тремя окнами, крашеным полом, лежанкой, железной кроватью, столиком в углу.
Зимой эта комната не отапливалась, и папа превратил её в мастерскую: в ней ковались печки-буржуйки, к ним трубы, вёдра и прочие жестяные предметы для крестьянского быта. Здесь же стояли мешки с зерном, какие-то бочки, ящики, в общем, хлам.
Но вот наступала весна, и чистюля Настя начинала проливать слёзы: ей нужно было к Пасхе убрать эту горницу! С трудом она уговаривала мать разрешить ей белить стены, мыть пол, повесить занавески на окна. Маленькая фея без всякой помощи превращала мастерскую отца в райский уголок. Ей было только 10-11 лет, а она скребла, чистила, белила, мыла и торжествовала, радовалась своей победе!
Вторая комната с русской печью, настилом из досок (вместо кровати), деревянным диванчиком, столом и «шахвой» начиналась почти с улицы: сеней не было, а маленький коридорчик-тамбур был холодным. Здесь и спали: отец с матерью на досках, Миша (папин сын и наш брат) – на диванчике, а мы с Настей – на русской печке. Здесь же и ели, еду варили в печке, корм для скота (корова, поросёнок) стоял тут же в чугунах. Когда телилась корова, телёнка заводили в эту же хату, а если ударит мороз, то и поросёнка спасали под импровизированной кроватью. Ведь сарай был холодным, соломы-подстилки не было, и скот мог погибнуть. Тогда всё было колхозным: поля, собранное зерно и овощи, стада коров и свиней, солома и сено...
Люди работали за трудодни (учётчик отмечал в трудовой книжке по нормам трудодень, или полтора, или 0,75 трудодня), а когда колхоз выполнит план сдачи зерна, мяса, молока и т. д., оставшийся продукт, выращенный крестьянами, раздавали на трудодни: например, 400 г зерна на 1 трудодень, 1 кг картофеля и пр. Скудный заработок! Ведь надо было часть заработанного продать на рынке, чтобы на эти деньги купить детям одежонку, папе – сапоги или те же брюки... Вот почему я не помню, чтобы мама когда-нибудь обула туфли... летом – босиком, осенью – грубые самодельные сапоги...
А топливо? Чтобы привезти воз хворосту из леса, надо было просить у бригадира лошадь с санями; торф, который резали на лугу, был очень плохим, не горел, поэтому в хате зимой было холодно, и мы спасались на печке. Даже двойных рам на окнах не было!
Что это была за жизнь? Мучение, да и только. А ведь отец был отличным работником, не знал выходных... бил и бил железо зимой и летом!
Но вот выжили... и дожили до старости: сестре – 76-й год, мне – 71-й. И детство наше ютилось в этой хате – с жёлтыми наличниками на окнах, с соломенной крышей и завалинками на улице, на которых сидели вечерами соседи и рядили-судили о повседневных делах...
Что я помню о том далёком времени, когда мне было 4-7 лет? Закрываю глаза, и какие-то отрывистые картинки плывут, плывут, как на экране... невозвратимая пора моего василькового детства!
... Перед домом дорога, а на ней много-много тонкой, как зола, пыли. От палящего солнца она горячая, ласковая. Мы набираем её в листья лопуха и подбрасываем: кто бросит выше... кто нас мыл тогда? Часто ложились спать грязными...
... Вечер. Пастух гонит коров. Мычание. Щёлканье кнута. Выкрики. А из-под копыт густое облако чёрной пыли. Она набивается в волосы, рот, нос... Пахнет полынью... Парным молоком...
... Перед нашим домом поле одуванчиков. Это кок-сагыз. Нас с Настей мать посылает «на работу». «Вот вам мешочки, собирайте в них «одуванчики». Мы набиваем наши сумочки семенами кок-сагыза и несём сдавать кладовщику. И так каждый день, пока соберут «урожай». А корни выкапывают женщины и отправляют на каучуковый завод, где из них делают резину. Мы это знали.
... Весенний майский вечер. В садах и на улице гудят хрущи (майские жуки). Их бессчётное количество! Я их боюсь. Мальчишки их ловят и засовывают девочкам за воротники. Они визжат и прячутся...
... Помню Наденьку. Ей было 3 года. Черноглазая, круглолицая девочка, похожая на Валика. Она заболела дифтерией, ей нечем было дышать. Разорвала на себе рубашечку и шептала: «Мама... мама», а я, испуганная, лежала с ней рядом на печке. Папа был на финской войне, это был 1939 год. Маме председатель колхоза не дал лошади, чтобы свезти девочку в больницу вовремя, а когда её отвезли, – было уже поздно...
Мама привезла гробик, в хату его не заносили. Плакали Миша, Настя, голосила мать. Меня завернули в шубу и вынесли на улицу проститься с сестричкой. Она, вытянувшаяся, в розовом фланелевом платьице, лежала в гробике с закрытыми глазками... все плакали...
Схоронили её первой на новом кладбище... 27 апреля 2003 года я побывала на Пасху у неё на могилке и повесила на крест, что выковал папа, яркий веночек и положила ей конфеты...
... Наши детские игры... Не было кукол, и мы мастерили их из цветных тряпочек. Не было игрушек, и мы их придумывали сами: косточки от сваренных свиных ножек заменяли нам конфеты, которые мы «продавали» в «магазине», а вываленный в золе и очищенный мочевой пузырь надували воздухом, он заменял нам шарик, который можно было бросать...
... К Рождеству обычно соседи резали кабанчика. Я ходила «в шкурки», т. е. мне хозяева давали кусочек (как дорогого лакомства!) просмоленной пахучей шкурки от поросёнка... Сколько радости! А папа любил есть... уши поросёнка!
... Помню лютую зиму 1940 года. Мне сшили фланелевый «саянок» (юбку)... штанишек не было, валенок и рукавичек – тоже. А хотелось покататься с горки! Сугробы – вровень с соломенными крышами. Мы взбираемся на крышу хаты соседа Кабатюры и кубарем скатываемся вниз. Коченеют ноги в сапогах, руки, покалывают щёки! Скорее на горячую «чарену» (печку)! Мать ругает: «Сдурели вы, что ли? В такой мороз!»
... Лето. Зной!
«Дети, идитя за щавелем!» – говорит мать. Мы с Настей бежим по «глыбокой» дороге к лощинам, в них высокая трава и нежный длинный щавель. Сумки набиваем быстро... соревнуемся, спешим... вдруг из-под рук выпорхнула птичка. Глядь – гнёздышко с голубыми яйцами в крапинку. Их четыре. Любуемся, не трогаем, иначе «заругает» мама: «Это божья тварь, нельзя разорять гнёзда...».
Сколько их, этих маленьких гнёзд, мы видели в детстве! И в них яйца – серые, жёлтые, белые, коричневые, голубые, и обязательно с крапинками!
... Летнее утро. Щебетанье птиц. Петушиное «ку-ка-ре-ку» и кудахтанье кур. Поднимается и играет лучами на голубом небе солнце. Вдруг воздух рассекает звонкая песня. Она меня всегда манит, зовёт. Это идут бабы на сенокос, в белых фартучках и нарядных платочках, с граблями на плечах... Они идут на «чистую» работу – ворошить скошенное сено... Они будут вдыхать ароматы луговых трав и цветов – клевера, смолянки и белой кашки! Они молоды, говорливы, голосисты... Сегодня для них праздник – лишь поворошить пахучее сено!
... В Стародубе ярмарка!
Отец повёз два мешка муки, чтобы их продать и купить семье нужные вещички. Мы его ждём с нетерпением. Вот и он! Улыбается, достаёт «гостинцы» – всем по булочке. Раскрывает кошёлку – и мать обомлела от счастья: папа купил для неё сатиновое платье городского покроя! «А это тебе, Манька, свитерок зелёный, Настеньке – тоже свитерок, а тебе, Миша, шахматы!»
И на этот раз папа купил две красивых чашки! Он очень любил красивые вещи, и посуду – особенно.
... Весна. Зажурчали ручейки, пробивается на пригорках зелёная травка. Доброе и ласковое солнце зовёт на улицу. Пускаем кораблики, прыгаем в классики... но любимой игрой на все детские годы была игра в «чижика». Длинной палкой бьёшь по «чижику» – короткой палочке, заострённой с двух сторон. «Чижик» подпрыгивает – и его надо послать в нужный квадрат, начертанный на земле... Попал – выиграл. Нет – другой забивает.
Пахнет весной!
Мать зовёт домой, уходить не хочется! Весна!
... Пасха!... Самый светлый и радостный день моего детства!
Праздничный стол мама накрывает с вечера, когда мы уснём. Просыпаемся – какая благодать! Крашеные яйца (мама даёт всем по пяти), куличи на столе, припрятанная к этому дню колбаска, другие вкусные блюда маминой кулинарии – ешьте, Христос воскресе! «Дети, посмотрите, как солнце красуется!» – зовёт к окошку мама, и мы прилипаем к стёклам, нам кажется оно таким разноцветным и ликующим, как радуга!
А мы с Настей уже у сундука. Ждём, когда откроется его волшебная крышка и мать даст один раз в год красивые шёлковые платки надеть на крышка и мать даст один раз в год красивые шёлковые платки надеть на голову. Счастливые, мы бежим «на выгон» («пятачок»). Здесь девки уже водят хороводы – в сатиновых «парах», чаще розового цвета, в ботинках на каблучках, цветных платочках и с шерстяными шалями на плечах. Они, взявшись за руки, ходят по кругу и поют пасхальные песни. Я их не помню, но это были протяжные и длинные песни.
Пасха! Это больше, чем праздник! Это состояние души человека! Ликование. Радость. Восторг. Колокольные звоны. Христосование. Вкусная еда. Пасха!..
... Самое неизгладимое чувство радости оставили во мне уроки, «игра в школу», где моя старшая сестра, надев на ноги чужие туфли на каблуках (у нас жила одно время учительница), с мелом, «журналом» входила в класс к ученикам, коих представляла одна я.
Звенел звонок. Открывались «книги», «журнал», и урок начинался. Доской служила спинка деревянного дивана, на которой мы писали буквы, слоги, цифры, слова... в пять лет я уже прекрасно читала и красиво писала. Моей сестре был дан свыше педагогический дар. Живая и эмоциональная, я часто ссорилась с «учительницей» за оценки, но непременно просила её опять продолжать нашу учёбу, и сестра сумела увлечь меня и раскрыть мои неплохие способности быстрого восприятия азов грамоты.
На наших уроках я читала книжку о немецком мальчике, который потерял собаку. Когда я доходила до слов: «Генрих плакал беззвучно, и слёзы у него катились ручьём», – я сама начинала рыдать, а вслед за мной и моя учительница!
... А потом мы бежали по пыльной дороге ко ржаному полю, чтобы окунуться в васильковый синий мир, вдыхать его запахи и слушать высоко в небе звенящего жаворонка...
Мы не знали иного мира... У нас не было дорогих игрушек, красивой одежды. Мы не ели мороженого и шоколадных конфет. Мы не слышали радио и не видели электрических лампочек...
Но у нас было много-много синих васильков... Мы научились ими любоваться и ощущать внутреннюю гармонию от общения с полем, высокой травой и гнёздами маленьких птиц.
Мы жили в своём, созданном нашим воображением мире и были счастливы, как все дети...
Свободное копирование
