С наступлением зимы невозможно было читать и заниматься в коридоре от холода; тогда целый день в комнате горели наши свечи, отчего страдало слабое зрение, так что я должен был прибегнуть к помощи очков. Наши жены, в особенности Трубецкая, Муравьева, Волконская и Нарышкина, красноречиво описывали родным наше мрачное жилище; жена моя послала князю Одоевскому портрет сына его, сидящего в своем нумере в полумраке, как в пещере. Комендант, со своей стороны, представил по начальству, что мрачные кельи наши могут иметь худые последствия для тех, которые имеют слабое здоровье или наклонность к меланхолии. Наконец, весною комендант объявил нам с радостью, что, по ходатайству графа Бенкендорфа, император повелеть соизволил, чтобы в наружной стене каждой кельи прорублено было окно. Это было исполнено в мае месяце; окно имело сажень длины и четыре вершка вышины, с железною решеткою, так что человек не мог пролезть в него, переделка эта была самая приятная и полезная для нас.
Внешние работы наши продолжались, как по-прежнему в Чите, летом на дорогах, в огороде, зимою мололи на ручных мельницах; в досужее время каждый занимался по своей охоте; в книгах не было недостатка, для учения было более удобств. А. И. Одоевский дважды в неделю работал со мною. По средам проводил с нами день старый моряк К. П. Торсон и занимал нас рассказами о кругосветном путешествии своем, читал нам свои записки, сообщал свои труды по механике. Товарищи посещали нас и наших соседей, так что по вечерам оживлялся наш коридор на два часа, до барабанного боя вечерней зори.
С женою жил я уединеннее прочих товарищей; оттого что были у нас постоянные занятия, все наши часы были распределены даже для прогулки вдоль стены частокола. Жена моя почти каждый день в 10 часов утра ходила на свою квартиру для устройства небольшого хозяйства; в небольшом ящике с крышкою повар приносил ежедневно наш обед в караульную, откуда часовой доставлял в наш коридор; в печи мы грели кушанье и сами убирали и выметали нашу келью. Жена моя поныне, по прошествии с того времени сорока лет, с восхищением припоминает свою жизнь в петровской тюрьме.