Нам оставалось еще четыре перехода до нового места заточения; я упросил жену ехать вперед, чтобы приискать квартиру для себя и для прислуги и запастись всем необходимым на первое время. С последним ночлегом кончилась моя должность хозяина. Здесь, накануне прибытия в Петровский Завод, получили письма и важные новости о июльском перевороте во Франции, совершившемся в три дня. Это было хорошее предзнаменование, и тем радостнее, что предпоследние газеты извещали нас об указах Карла X, уничтоживших некоторые главные основы закона. Всякому походному человеку приятно приблизиться к цели похода; не так было для нас, приближавшихся 22 сентября к новой тюрьме. Последние версты до селения вели лесом, который по мере приближения нашего к Петровскому Заводу становился все реже; наконец видны были только кустарники и болота, за ними довольно высокие горы к северу и востоку. В широкой и глубокой долине показалось большое селение, церковь, завод с каменными трубами и домами, ручей, за ручьем виднелась длинная красная крыша нашей тюрьмы; все ближе и ближе, и, наконец, увидели огромное строение на высоком каменном фундаменте о трех фасах, из коих главный, или передний, был вдвое длиннее боковых фасов; множество кирпичных труб; наружные стены все без окон, только в средине переднего фаса было несколько окон у выдавшейся пристройки, где была караульня, гауптвахта и единственный вход. Когда мы вошли, то увидели окна внутренних стен, крыльца и высокий частокол, отделяющий все внутреннее пространство на восемь отдельных дворов; каждый двор имел свои особенные ворота; в каждом отделении поместили по пяти и по шести арестантов. Каждое крыльцо вело в светлый коридор шириною в четыре аршина; в нем на расстоянии двух сажен двери от двери были входы в отдельные кельи; каждая келья в семь аршин длины и в шесть ширины, но почти совершенно темные, оттого, что эти кельи получали свет из коридора чрез окно, прорубленное над дверью и забитое железною решеткою. Было так темно в этих комнатах, что днем нельзя было читать в них, нельзя было рассмотреть стрелки карманных часов. Днем позволяли отворять двери в коридор и в теплое время занимались в коридоре, но продолжительно ли бывает тепло? В сентябре начинаются морозы и продолжаются до июня, и пришлось сидеть впотьмах или круглый год со свечою.
Первое впечатление было самое неприятное, тем более что было неожиданное. Как могли мы предполагать, что, прожив четыре года в Чите, где хотя и было тесно, но было светло, нас без всякой причины станут наказывать строже, лишат даже дневного света. Признаюсь, мне крайне жаль было тех товарищей, которым еще оставалось двенадцать лет прожить в этой тюрьме, между тем как чрез два года мне предстоял переезд на поселение.
Два отделения в тюрьме, 1-е и 12-е -- последние, как крайние, были назначены для женатых. Жены нисколько не колебались разделить тюремное заточение с мужьями, что запрещено было в Чите по случаю тесного и общего помещения; а здесь комнатка была отдельная для каждого. В нашем отделении жили Трубецкая, Нарышкина, Фонвизина и жена моя. С. П. Трубецкой говаривал часто: "На что нам окна, когда у нас четыре солнца!" А. Г. Муравьева и Е. И. Трубецкая не могли ночевать в тюрьме, потому что тут строжайше было запрещено поместить детей; двери каждой кельи запирались задвижками и замками по пробитии вечерней зори, а грудные младенцы и маленькие дети часто нуждаются в ваннах, в горячей воде -- где это достать ночью в тюрьме? Матери ночевали в своих домах: А. Г. Муравьева у своей дочери Софьи (Nono) -- ныне С. Н. Бибикова, примерная жена и счастливая мать; Е. И. Трубецкая у своей Саши, вышедшей замуж за Ребиндера, достойнейшего ученого мужа, бывшего попечителем двух учебных округов; счастливые супружеством, они недавно скончались; жена прежде мужа. В эту тюрьму приехала Камилла Петровна Дантю, милая невеста нашего В. П. Ивашева; она добровольно и охотно делила жребий мужа и последовала за ним на поселение в Туринск. Здесь она кончила земную жизнь свою 30 декабря 1839 года, и через год, 28 декабря 1840 года, муж последовал за нею. Дети их были возвращены в Россию и хорошо воспитаны добрыми родственниками.
Каждый убирал свою келью по своему вкусу и по своим средствам. Общая кухня находилась посреди тюремного двора, в отдельном строении. Каждый двор можно было совершенно отделить от прочих, стоило только запереть ворота, что могло служить предосторожностью в случае каких-либо беспокойств. Такое же пространство, какое занимало все тюремное строение, было обведено высоким частоколом, так что вся площадь под тюрьмою и обведенным местом составляла квадрат. Это загороженное пространство служило нам местом прогулки; зимою мы устроили там горы и катались на коньках. Коридор вел по всему зданию, но для спокойствия и чтобы не было так шумно от проходящих из одного отделения в другое, то комендант приказал затворить коридорные двери между отделениями, так что арестант, чтобы из No 1 перейти в No 7, должен был перейти через двор, а не по коридору. Верный план всей тюрьмы приложен в конце книги.
На другой день нашего прибытия в петровскую тюрьму прошел комендант по нескольким отделениям и подвергся упрекам от трех моих товарищей, спросивших его: почему он, знав план тюрьмы и ежегодно осматривав постройки, не представил начальству своему несообразность такого лишения дневного света, после того как мы уже четыре года в Сибири не были лишены его и что нам хотели сделать улучшение, а вышло новое наказание без новой вины? Комендант хорошо понял всю основательность и справедливость таких замечаний, он был растроган и выразил мне после всю неприятность своего положения: что план был утвержден высочайшею волею, что если бы он сам от себя решился бы просить за нас, то подумали бы, что он хочет быть нашим ходатаем или что он нами подкуплен, тогда назначили бы на его место другого, который мог бы претеснять нас и делать нам тысячу неприятностей. Тут кстати упомянуть, что все дела канцелярские, переписка с родственниками чрез посредство наших жен, доставление посылок, расчеты денежные артельные были всегда в совершенной исправности; честность его была безусловна и служила лучшею защитою против несправедливых домогательств со стороны его подчиненных. Старик комендант полстолетия привык курить табак, турецкий дюбек, доставляемый ему в замшевых мешках в определенные сроки. Случалось, что или не вовремя его выслали, или почта по временам года и по расстоянию не могла доставить посылку, одним словом -- он две недели был без табаку. Зная, что М. С. Лунин курит такой же табак, он приходил к нему в нумер и просил трубки; тот, узнав причину, отчего он курит с таким наслаждением, предложил ему взаймы целый мешок. Комендант отказался, сказав: "Если я у вас возьму, то это не беда, я вам с благодарностью возвращу; но если мои подчиненные узнают, что я у вас беру взаймы, то они тоже возьмут у вас и уже никогда вам не отдадут".
Свободное копирование
