Возвращение гвардии и служба - 9

 Служба моя шла как нельзя лучше. Начальники отличали меня, товарищи любили меня, а солдатики знали, что я страстно любил их и что в знании службы, как выражались в то время, собаку съел. В службе военной испытал я то же, что бывает во всякой другой и во всяком состоянии и звании: когда найдут исправного усердного человека, то на него наваливают все должности. Так наряжали меня в караул по первому отделению с чужими батальонами, назначали всегда в самые почетные и беспокойные караулы во дворцах и на видных, многолюдных местах в городе. В лагерное время являлся всегда ординарцем к государю, а после лагеря поручали мне учебные команды. Служба всячески везла мне, как выражались тогда: самолюбию, тщеславию, надежде на блистательное поприще было пищи и задатков довольно; но сердце не удовлетворялось похвалами в приказах, казарменною беседою об ученьях, а в карты перестал играть давно.

   Так наступил 1825 год с надеждами и ожиданиями. 14 февраля решился я просить руки Анны Васильевны Малиновской. Получив наперед согласие дяди и тетки, заменявших ей отца и мать, я обратился сам к избранной мною. Помню, что это было в субботу вечером; мы сидели в кабинете дяди; я заранее затвердил речь с предложением, которую забыл в эту торжественную минуту, и просто и кратко, с чистым сердцем предложил ей мою любовь и дружбу, которые доныне, при пересмотре моих записок, свято хранил в продолжение 45 лет, и невеста моя также свято сдержала данное мне слово. Полученное согласие исполнило меня счастьем, я почувствовал в себе новые силы. Лихой извозчик умчал меня на Васильевский остров. В казарме, в квартире Малиновского еще горели свечи; я вбежал к нему: мы обнялись как братья. Чрез минуту вошел другой сослуживец мой, Репин. "Николай Петрович! -- спросил я.-- Знаешь ли, кто из наших товарищей свалился рожей в грязь?" -- так выражался он обыкновенно, когда извещали его о женитьбе. "А кто?" -- подхватил он с насмехающейся улыбкой. "Это я!" -- "Что ты, братец мой, наделал! на ком же?" Когда он узнал, что на сестре Малиновского, то отрекся в этом случае от принятого своего убеждения, велел подать шампанского и искренне поздравил.

   19 февраля 1825 года совершено было обручение протоиереем Н. В. Музовским. С невестою моей был я соединен не одним обручальным кольцом, но единодушием в наших желаниях и взглядах на жизнь. В тот вечер мы долго беседовали наедине. Казалось, что мы уже век были знакомы; душа откровенно слилась с душою, и слезы полились обильно у меня, и дыхание замирало; невеста смутилась. Я был не из числа женихов театральных, преклоняющих колена свои пред невестою, лобызающих ее ручки и ножки и рассыпающихся в клятвах любви и верности. Нервы мои не выдержали прилива сильных душевных ощущений, они разразились в слезах и рыданиях, а из слыхавших это в смежной комнате, -- чрез год спустя, по моем осуждении в ссылку, -- приписывали это внутреннему упреку или раскаянию: они взрывов истинного счастья не знали! 19 февраля вполне для меня день счастливый; число это вырезано на обручальном кольце моем, а с 1861 года этот день стал еще счастливее, знаменательнее и славнее[1]. Я ношу его на правой руке на четвертом пальце. Странно, что в 1860 году летом этот палец так распух от воспаления, что невозможно было снять колечко. Деревенский фельдшер Григорий распилил его, а в феврале 1861 года, до появления манифеста об освобождении крестьян, он был снова спаян и снова увеличил мое счастье. 21 февраля, после ученья в манеже, поздравил меня великий князь Николай Павлович, узнав от духовника своего о моем обручении. 22-го уехал я в Ревель, чтобы разделить мою радость с родителями, получить их благословение и помощь к уплате моего картежного долга, на что они охотно согласились.

   Добрейшая мать моя со всею подробностью расспрашивала меня о моей невесте, о нраве ее, об образовании, о талантах, о наружности, с головы до ног; каждым ответом она оставалась очень довольна. Она по продолжительной болезни своей постоянно лежала в постели и не могла видеть моей невесты в Ревеле, где видал и узнавал ее отец мой; но она не довольствовалась описанием и отзывом отца моего. Когда я кончил описание и, наконец, сказал ей, что моя Annette -- ангел земной, то она улыбнулась и заметила тихим голосом: "Дай боже, чтобы всегда было так! А то все девицы, пока ищут себе женихов, бывают ангелами и голосом, и поступками, и обхождением, но отчего же жены бывают дьяволы?" Я ответил: "Это все от мужей!" -- и мы вместе расхохотались. Мне хорошо было смеяться, потому что я был уверен в моем лучшем жребии.