Голгофа - 67

 10
 Школу мы с сестрой перестали посещать: за зимние каникулы я тексты «родной речи» одолел самостоятельно, а трудностей с арифметикой у меня не было, и к тому же учительница отказалась заниматься с сестрой, сославшись на загруженность партийной работой. На что мама отреагировала своеобразно: «Ничего страшного – один год не поучитесь, после наверстаете!». Так мы с сестрой и обрели свободу. Целый день, если позволяли морозы, проводили на улице – катались с горок на ледянках, которые сами и изготавливали. Процесс изготовления ледянок был прост: сбив солому в плотный блин и шлёпнув на него ведро тёплого коровьего навоза, выставляли эту «стряпню» на улицу. К утру мороз накрепко сковывал солому с навозом, и теперь стоило с одной стороны полить блин водой, мгновенно замерзающей на морозе, и ледянка готова. Всласть накатавшись на ледянках, в сумерках возвращались домой. Снимали, помогая друг другу, задубевшую на морозе одежду, раскладывали её для просушки на печку и только тогда замечали на столе ужин – по кружке молока и куску хлеба. Поужинав, забирались на полати и сверху, не высовываясь, наблюдали, как мама прибирает на столе и при этом улыбка не сходит с её лица. Мне сверху видно: вот мама сполоснула водой кружки, вытерла их полотенцем, поставила на полку и лишь тогда, когда она потянулась рукой к занавеске, чтобы закрыть ей полку, увидел к своему удивлению, что мама очень поправилась.
- Светланка, посмотри, мама растолстела, как в Первомайске, - прошептал я сестре.
- Ну и что, а ты только сейчас заметил. Каким был балдой таким и остался! – прошептала сестра.
 Я не обиделся, подумал: «Подумаешь - балда. Ну, толстая так толстая» и вдруг меня осенило:
- Светланка опять Игорь родится!
- Прикуси язык! Игорь умер! Родится, но не Игорь!
- Да, я хотел сказать, что назовём его Игорем, - поправился я.
- Нет, нельзя его так называть – умрёт! – закончила разговор сестра.
- Вы что шепчитесь? Пора бы уснуть, - заметила нам мама.
 Я, было, хотел маме сообщить, что у неё скоро кто-то родится, уже рот открыл, но получив подзатыльник от сестры, умолк.
- Ты точно балда, да ещё какой!– прошипела мне на ухо сестра. И я с ней согласился.
 Безмятежная моя жизнь неожиданно была нарушена событием, перевернувшим моё представление о справедливости, о добре и зле: в поисках пропавшей собаки заглядывал на территории маслозавода в укромные уголки, где она обычно любила вылёживаться. Возле амбара капли крови замёрзшие на снегу, ссорясь склёвывали стайки жуланчиков. Зашёл в амбар. На крюках висели куски мяса, а в углу, поставленная на шею, с открытыми и остекленевшими глазами громоздилась с рогами вроде раскрытых громадных ладоней, голова сохатого. Было одновремённо и страшно и любопытно видеть эту голову. В другом углу амбара увидел висящую на крюке шкуру моей собаки. Я не мог понять, кому понадобилось убивать доброго и послушного пса. Вошёл дед и спросил меня:
- Что, малец, разглядываешь? – увидел, что я чем-то озадачен, укорил меня. - Поспешать надо было. Опоздал, сохатого уже разделали.
- А зачем собаку убили? - спросил я деда.
- Мяса кусок стащила, - ответил дед.
- Но мяса так много!
- Не надо красть! - сказал дед и выпроводил меня из амбара со словами. – Уходи не зарься на мясо.
- Не нужно мне ваше мясо! - заплакал я и ушёл.
 Шёл и во мне постепенно вскипало возмущение – разве справедливо было убивать собаку за какой-то кусок мяса: от такого громадного сохатого не убыло бы, если бы от него отрезали кусочек и угостили собаку. Наверное, этот дед очень злой человек решил я. Зарёванным пришёл в контору к маме и, захлёбываясь слезами, рассказал о случившемся. Пришла мастер-сыровар, и они вдвоем с мамой принялись меня успокаивать.
- Лёвка, - говорила мама. – Что случилось, то случилось и теперь ничего не поделаешь. Конечно, деду не следовало убивать пса.
За деда вступилась мастер-сыровар:
- Не надо деда ругать. Он за этим сохатым по тайге не один день маяту терпел. Охота дело трудное да ещё в его годы. Добыл он зверя не только для себя, для всех нас, с мясом будем. А тут пёс – вот и осерчал дед, и пристукнул его.
- Зачем шкуру с собаки содрал! - взвыл я, не понимая и не принимая оправдания поступка деда.
- Негоже меху пропадать. Из шкуры мохнашек нашьют, пёс ничейный, - успокаивала меня мастер.
- Он мой! - кричал я.
- Успокойся, теперь ничего не поделаешь, пойдём домой,- и мама за шиворот вытащила меня из конторы.
 Дома долго не мог успокоиться. Сестра сначала смеялась над моими переживаниями, но потом и она ужаснулась злодейству совершенному дедом. Мы решили деда наказать, но как – не могли придумать: попробуй, справься с ним, когда он сам словно медведь.
 В эту ночь мама не сомкнула глаз: не просыпаясь, я всю ночь кричал. На меня, как это бывало в Первомайске, накатывались три шара и вот-вот ещё немного и втянут меня в щель между ними и раздавят. Я вроде сплю и не сплю, но понимаю, что необходимо бороться и говорю себе: «Это во сне, это не правда!», и сразу исчезли зловещие шары. Очнувшись, слышу мамины слова:
- Вернулась болезнь. Светлана, с завтрашнего дня сидите с Лёвкой дома, займитесь чтением книг и чтобы никаких бешеных игр!
 В утешение за потерю собаки мама принесла двух котят – кошечку и кота. Не очень-то я обрадовался этой мяукающей паре. Сестра, напротив, возилась с ними с удовольствием. Котята через неделю отъелись, округлились и носились по дому. По оконным занавескам взбирались до карниза, прыгали вниз; сцепившись в клубок, мяукали и шипели друг на друга. Наигравшись, лакали молоко и на некоторое время успокаивались – отдыхали. И я их полюбил.
 Кроме игр с котятами, у нас с сестрой появилось серьёзное и полезное занятие: ежедневно к нам приходила немка-белошвейка и украшала вышивкой оконные занавески, накидки на подушки. Кроме того белошвейка в какой-то мере сумела облагородить наш «немецкий» язык, – наследие бабушки Гретхен, в арсенале которого было много крепких словечек. Во время игр с местными детьми мы это наследие с удовольствием употребляли по поводу и без повода, да так преуспели в этом, что и местные мальчишки с удовольствием переняли наше умение.
После завтрака белошвейка нам с сестрой вручала пяльцы с закреплёнными на них кусочками белой ткани с нарисованными карандашом ромашками и колокольчиками. Показывала, как пользоваться иголкой и цветными нитками: вдевала в ушко иголки нитки и стежок за стежком укладывала нить по рисунку – под её руками ткань расцвечивалась желто-белыми ромашками и голубыми колокольчиками. У нас с сестрой нитки никак не хотели попадать в игольное ушко. В конце концов, проявив настойчивость, мы эту науку одолели. Не знаю, как с иглой справлялась сестра, а вот моя игла, при попытке проколоть ткань, постоянно втыкалась в мои пальцы. Через несколько дней сестра освоила искусство вышивания до такой степени, что сидела вместе с белошвейкой за одними пяльцами и украшала ткань вышивкой. Я не завидовал сестре, а упорно обучал свои непослушные пальцы владению иглой, сопровождая всякий укол немецкой бранью. Таким образом, я совершенствовался сразу в двух делах – в вышивании и в немецком языке. Впрочем, белошвейка, услышав мои ругательства по поводу «дурацкой» иглы, объясняла мне, что слово Scheize означает, мягко говоря, навоз и произносить это слово в доме не стоит, можно, если наступишь на эту субстанцию в коровнике.
 Занятие вышиванием нам с сестрой пошло на пользу: мы так увлеклись этим искусством, что про уличные прогулки забыли. Словно одержимые, проснувшись и наскоро позавтракав, не дожидаясь, наставницы садились за вышивание. Почти всегда работой сестры белошвейка оставалась довольна, а вот мою вышивку не высоко ценила – заставляла переделывать. Втроём мы до сумерек трудились, а вечером, когда белошвейка уходила домой, и возвращалась с работы мама, мы с сестрой демонстрировали ей результаты нашего труда за день. По нашим словам выходило, что это мы с сестрой почти без помощи белошвейки выполнили всю вышивку. Мама, посмеиваясь, говорила: «Если вы такие молодцы, то не стоит больше белошвейку приглашать, беритесь за дело». Мы сразу переставали хвастаться своим умением вышивать и никак не соглашались трудиться без белошвейки. Если честно сказать, то мы только-только кое - чему научились: сестра мережки делать, крестиками заполнять рисунок, да подшивать ровными стежками края покрышек на подушки, ну а я - научился не колоть свои пальцы иглой и новым немецким словам.