2
За оградой из жердей почти у самых ворот, открывавших вход на территорию маслозавода, стояло большое бревёнчатое здание, вросшее в землю по самые окна. В здание можно было войти через высокую двустворчатую дверь. Потянул на себя за деревянную ручку створку двери и сразу оказался в помещении, посреди которого стояла огромная бочка, но не так, как обычно – на дне, а на боку на подставках. Из днищ бочки торчали рукояти, какие обычно бывают на колодезных воротах. Вокруг бочки трудились женщины в белых халатах: одни – переливали из фляг сметану в вёдра, другие из этих вёдер - выливали сметану в бочку. Рядом с бочкой стояла мама и руководила, как мне казалось, этим «безобразием». Для чего сметаной заполняли бочку, мне было не понятно. Стоял в растерянности от всего увиденного.
Мама заметила меня и скороговоркой спросила:
- Позавтракал? А где Светлана? – не успел ответить, как она попыталась спровадить меня домой.
- Софья Александровна! - вступились за меня женщины. – Пускай посмотрит, сынок-то ваш, наверное, никогда не видел, как масло сбивают!
Меня оставили в покое. Велели сесть на лавку, стоявшую возле стены. С интересом наблюдал, как женщины по двое ухватившись за рукояти, принялись сначала с трудом, потом, казалось, с лёгкостью вращать бочку. Были слышны шлепки сметаны по стенкам бочки.
- Не спешите, помедленнее вращайте! - командовала мама.
Сидел у стены и удивлялся тому, что происходило в помещении. И эта бочка, и эти женщины маслоделы, но масла не видел и, при этом думал: «Вот бы эту сметану, да в нашу школу – на всех бы хватило, все бы наелись!». Невольно вспомнились мне слова мамы: «Будет тебе и сметана, будет тебе и масло». «Интересно, - думал я с огорчением. – Сметаны много, но она в бочке, а где та, которая мне была обещана?».
Будто, прочитав мои мысли одна из женщин подошла к фляге, зачерпнула ковшом сметану, смахнула полотенцем потёки сметаны с ковша, из кармана халата достала деревянную ложку и кусок чёрного хлеба. Ковш и хлеб вручила мне со словами:
- Трудись! – чтобы не смущать меня отошла.
Вот это да! И я принялся «трудиться». Какая же вкусная сметана! А хлеб! Женщины крутили маслобойку – так называли бочку. Мама командовала процессом сбивания масла – а я ел сметану. По мере того, как сметаны в ковше становилось всё меньше и меньше, мне становилось всё хуже и хуже и, наконец, затошнило. Поставил ковшик на скамью и выбежал на улицу. Меня вывернуло «наизнанку». Текли слёзы, не переставая тошнило, ноги подкашивались. Я опёрся на стену здания и с тоской разглядывал, исторгавшиеся из меня сметану и кусочки хлеба. Болел живот, хотелось в туалет. Из здания выбежали мама с женщиной угостившей меня сметаной. Обе встревоженные.
- Нельзя было ему давать много сметаны, он же её давно не ел, да ещё в таком количестве, - укоряла мама женщину.
- Ох, и дура же я! – ругала себя женщина. – Хотела вдоволь накормить мальчишку, когда ещё удастся – масло-то не часто сбиваем, а из накопителя брать сметану нельзя - закиснет!
Напоили водой и отправили домой. Следы моего несчастья вылизала собака. Да, так тщательно, что и убирать тошнилки не пришлось. Домой я не пошёл, а побежал. Успел добежать только до дома, к туалету добежать уже не было сил – все «дела» сделал за сосной, стоящей возле самого дома. Открылась дверь – из дома вышла сестра.
- Фу! Ты что не мог отойти подальше! – произнесла она и отвернулась.
Я рассказал, что произошло со мной. Сестра посмотрела на меня внимательно.
- Интересно, от чего это ты позеленел? – и изрекла. - Обжорство до добра не доводит. Иди, умойся и отлежись на полатях, жадина-говядина!
В полдень домой пришла мама вместе с помощницей. Собрали обед. Мама, посмеиваясь, звала меня за стол, но есть я ничего не мог: болел живот - и меня оставили в покое. Помощница мамы на горячих углях, лежащих горкой в печке за заслонкой, обжарила до черноты маленькие кусочки хлеба и этими сухариками кормила меня до самого вечера. В общем - вылечила.
Свободное копирование
