Голгофа - 48

 10
 И вот она, наша школа - здание барачного типа. На школьном крыльце стоят учителя с табличками в руках, на которых краской выведены номера классов. В ожидании распределения по классам школьники толпятся напротив учителей. Дождавшись, когда шумное детское племя успокоилось, учителя по спискам сгруппировали школьников по классам. В ожидании чего-то необычного толкаясь, и, обгоняя друг друга, мы вваливаемся в школу. В коридоре по всей длине барака множество дверей, за каждой из которых отдельная комната – класс. Разбредаемся по коридору в поисках своих классов. Сестра исчезает за дверью, на которой белеет надпись «4А. Я нахожу дверь с надписью «2А». Класс наполнен детьми – все стараются перекричать друг друга, делясь впечатлениями о забавах прошедшего лета. Еще бы – встретились вдруг в одном месте и друзья и враги, но в один миг все стали одноклассниками! А сколько новостей! И главная новость, обрадовавшая почти всех - нас будут в школе кормить настоящими обедами. Объяснение этой радости было очевидным: детей, из рабочего посёлка ни на улице во время игр, ни дома, после, казалось бы, какого – ни какого обеда, чувство голода никогда не покидало. И вдруг и школа, и обеды!
 В класс вошла учительница и, чтобы утихомирить нас, хлопнула дверью. Наступила тишина. Учительница подошла к столу, взяла в руки классный журнал, открыла рот, но вместо её голоса мы услышали жалобный скрип петель самовольно открывающейся двери. Кто-то из насмешников произнёс: «Училка заскрипела!». Было так смешно, что даже учительница рассмеялась, и принялась раз за разом хлопать дверью пока та, наконец, не сдалась – прочно вклинялась в дверную раму.
 - Здравствуйте дети! – произнесла, всё ещё улыбаясь, учительница. - С упрямой дверью мы справились. И наша задача так же успешно преодолевать сложности в учении: родине нужны грамотные граждане.
 Мы притихли, почувствовав себя гражданами, которых ждёт родина.
 - Давайте знакомиться, меня зовут Наталья Сергеевна.
Учительница внимательно смотрела на нас. Карие её глаза светились добротой, с лица не сходила улыбка. Белая блузка, чёрный сарафан, на ногах ботинки, из которых виднелись грубой вязки шерстяные носки, делали, в нашем представлении о красоте, учительницу необыкновенно красивой, не то, что наши мамы, ходившие летом в кирзовых сапогах, зимой – в пимах и телогрейках. А таких, сияющих белизной блузок, мы на наших мамах никогда не видели. А её коса, спадающая толстой плетью на грудь. А как она улыбается! И даже не сердилась на нас за нашу возню, которую увидела, входя в класс. Разумеется, мы все и мальчишки и девчонки мгновенно влюбились в учительницу.
 В первый школьный день, у нас было всего два урока. Первый урок был организационным: Наталья Сергеевна со всеми познакомилась и назначила командиров отрядов, закрепив за каждым командиром ряд парт, в котором и он сидел на одной из парт. По числу рядов парт появилось в классе три командира. Учительница назначила председателя совета отряда, за которого мы почему - то обязательно поднятием руки должны были проголосовать. Назначенца звали Толиком. Отец у него был инструктором горкома партии, по понятиям того времени небожителем: представителем власти всемогущей ВКП (б). С виду Толик не мальчишка, а так себе соплюшка, да и нос у него всегда мокрый. Зато, в отличие от нас, одет он был почти как офицер: на ногах хромовые сапожки, брючки галифе и особенно поражал наше воображение его френч увешанный блестящими значками. Несмотря на свою непривлекательную внешность, казался он нам, особенно девчонкам, принцем из сказки. Мы с завистью рассматривали его значки. Было на что посмотреть! На одном значке изображён бегущий спортсмен, рвущий грудью ленточку, на которой была надпись «ГТО». Другой значок состоял из двух дисков похожих на шестерёнки соединённые друг с другом цепочкой. Когда Толик резко поворачивался из стороны в сторону, то нижний диск болтался на цепочке и так поблескивал, что казался золотым. На верхнем диске сияло загадочное слово – «ОСОАВИОХИМ», значение которого мы никак не могли расшифровать. Над этими значками сияло серебром детское лицо, вправленное в красную пятиконечную звезду. Значок был похож на орден боевой красной звезды, но гораздо меньшего размера. Наши девчонки – воображалы смотрели на Толика с обожанием и шептались между собой, что его за какие – то тайные заслуги наградили этими орденами. 
 Убедившись, что класс «согласился» с «выбранной» властью, учительница долго рассказывала нам страшные истории про вредных насекомых - про вшей. Мы, как откровение, узнали, что вши не только кусаются и сосут нашу кровь, но и могут заразить нас, например, тифом. Удивившись всесильности этих злодеев, многим начало казаться, что по ним ползают вши. Мы заглядывали друг другу за ворот рубашек, девчонки при этом визжали. Учительница как могла нас успокаивала, осознав, что перестаралась с объяснениями о вредности этих насекомых:
 - Дети, дети, прекратите! Я назначаю двух девочек санитарами, - посмотрела на притихший класс, замерший в ожидании, кто же будет санитарами, и назвала имена «счастливец». - Санитарами будут Муся и Зина. С завтрашнего дня на них возлагается обязанность впускать в класс только тех учеников, у которых чистые руки и уши, и воротники рубашек не скрывают насекомых. 
Мусю и Зину мы знали, как известных в посёлке грязнуль, так что нам не было основания их опасаться. 
 Второй урок был настоящим праздником: после перемены прозвенел звонок, мы утихомирились, ждали прихода учительницы, недоумевая, почему она задерживается. Наконец, отворилась дверь в класс, и вошли в сопровождении учительницы две женщины в белых халатах, держа в руках подносы, на которых стояли стаканы с молоком и лежали белые булочки. Мы замерли от удивления: кашу, перловую или пшенную, могли ожидать, но белые булочки (белый хлеб мы не видели с начала войны!) – никогда! Разумеется, выскочили из-за парт, окружили женщин. Те подняли подносы выше наших голов. Учительница утихомирила нас, и женщины одарили каждого стаканом молока и булочкой. Женщины стояли возле классной доски, в ожидании стаканов, смотрели, как мы едим, улыбались. Я заметил, что они смахивают слезинки, предательски выдававшие их душевное состояние. Женщины собрали опустевшие стаканы и вышли. А мы, повеселевшие, стали делиться впечатлениями по поводу еды – почти все дружно хотели съусть булочек как можно больше и выпить молока столько, сколько влезет в живот. Наталья Сергеевна успокоила расшумевшийся класс обещанием, что с завтрашнего дня после второго урока нас будут кормить полноценными обедами, но не в классе, а в столовой и отпустила домой.
 «Ура! Ура!» кричали мы, выбегая из школы. Скорее, скорее домой – так хотелось рассказать маме, что я пил молоко и ел белую булочку!
 Мама давно поджидала нас из школы: ей хотелось по случаю начала учебного года устроить нам с сестрой маленький праздник: на столе были расставлены тарелки, лежали столовые приборы и скромные кусочки чёрного хлеба. Кастрюля с супом, укутанная в телогрейку, чтобы он не остывал, стояла на подоконнике. Не успел я рассказать маме о школьных делах, как пришла сестра, сердитая и злая.
 - Это не школа, а зараза! - изрекла она прямо с порога. - Даже туалета нет – приходится бегать на улицу за два барака.
 А я такого неудобства не заметил. Подумаешь туалет какой-то! Пописать можно и за углом школы. Мы, мальчишки, не стеснялись друг друга – делали своё «дело», не отходя далеко от школы, и при этом ещё разговаривали, а вот девчонки прятались от всех. Мне тогда не могло придти в голову, что удобно мальчишкам, то неудобно девчонкам. В общем, они какие-то ненормальные по этой части, но в остальном такие же, как и мы: дерутся не хуже нас и дразнятся интереснее, чем мы, умеют на рынке семечек горсточку хапнуть из мешка у раззявы тётки, или отщипнуть кусочек от горки творога. 
 За обедом, обжигаясь, горячим супом и давясь кусочками не разжеванного хлеба, мы с сестрой, перебивая друг друга, рассказывали маме о своих впечатлениях, полученных в первый день посещения школы. Мама слушала нас и вздыхала, но по какой причине я понял лишь только тогда, когда стал взрослым и отправлял своих детей в школу первого сентября.

 В те дни наша семья была погружена в такую нищету материальную и духовную, что только бездумное детство не могло это замечать. Мама боялась за наше нравственное здоровье и за то, какими людьми мы вырастем в социальной клоаке, в которую большевики погрузили страну, оправдывая реальность жизни её граждан войной, которую сами и развязали.

 Доев суп, сестра высказалась по поводу моих восторгов насчёт молока и белой булочки, которыми нас угостили в школе:
 - Подумаешь булочки! Это только вас, малявок, кормили, а мы лишь облизнулись.
Я принялся объяснять, почему нас накормили, а остальные только облизнулись:
- Мы были голоднее остальных школьников, и поэтому учительница накормила нас.
 - Дуралей ты, Лёвка, ничего не понимаешь. Объясняю особо тупым, вроде тебя – на всех булочек не напасёшься. Вот только после войны, наверное, наедимся булочками, - рассердилась на меня сестра.
 Маме надоело наше словесное препирательство:
 - Забудьте пока о молоке и булочках. Мы живём в городе и «сидим» на пайке отца и моём инвалидном. Потерпите. Мне обещали, как только снимут инвалидность, работу в хорошем месте. На наш молчаливый вопрос прямо, казалось, шевелившийся на кончике языка и готовый прозвучать, мама, упреждая его, произнесла:
 - Работа не в городе, а в деревне, - и загадочно улыбаясь, добавила. - Будет вам и молоко, и масло, и сметана, а вот насчёт булочек – не уверена.
 Я закрыл глаза и как наяву представил: на столе стоит крынка с парным молоком, глиненая миска, наполненная до краёв такой густой сметаной, что в ней не тонет столовая ложка. Кусок белого хлеба лежит возле миски, соблазнительно вкусно пахнет и ещё вдобавок намазан сливочным маслом. Я так ясно всё это представил, что почувствовал во рту вкус хлеба. Сидел и молчал, боясь открыть глаза, чтобы вдоволь насладиться такой вкуснятиной.
 - С чего это Лёвка притих? – спросила сестра, и сама себе ответила. - Опять расфантазировался, наверное, обещанную сметану заедает булочками.
«Угадала» подумал я, открыл глаза – видение исчезло, и только во рту остался привкус хлеба. И не удивительно: я дожёвывал хлеб, на столе передо мной стояла пустая тарелка и на меня смотрели весёлые глаза сестры и очень грустные глаза мамы.
 - Идите, погуляйте, - тихо произнесла мама и, отвернувшись от нас, подошла к окну, плечи её вздрагивали.