5
В один из августовских дней из больницы вернулась мама. Она снова научилась хорошо говорить и ходить, однако, головные боли продолжали её мучить. Несмотря на это мама пыталась устроиться на работу. В сельхозуправлении просила направить её на любую работу в совхоз или в колхоз: не пропадать же дипломированному агроному, пусть даже немного больному. Но маму каждый раз постигла неудача: «сними сначала инвалидность» – слышала она в ответ на свои просьбы.
Ночами становилось довольно прохладно. Короткий световой день не давал возможности солнцу прогревать воздух. Неумолимо приближалась осень. Вольной нашей с сестрой жизни «угрожала» школа. Желание мамы устроиться на работу несколько притупилось необходимостью подготовить нас к школе: перешила своё старое платье на сестру; мне сшила курточку из своей кофты; мои штаны «украсила» двумя заплатами, на мой взгляд, очень даже красивыми. Сестра, когда я надел штаны, обозвала меня синезадым макакой. Пришлось смириться с дразнилкой, так как других штанов просто не было, и быть не могло. С верхней одеждой были проблемы: за лето мы с сестрой подросли - руки из рукавов пальто торчали почти по локоть. Разумеется, выход из такого положения был найден: наше семейство «ужалось» - ежедневно экономили по две буханки хлеба. За пять дней набралось десять буханок. Уложили хлеб в сумки и втроём – мама, сестра и я - отправились на рынок. Мы довольно долго ходили по толкучке. Остановились возле женщины: на её тележке лежала одежда и среди этого вороха тряпья мама разглядела то, что нам было нужно - на нас с сестрой подобрали пальто и зимние шапки. Мама предложила в зачёт уплаты наши старые пальто, предусмотрительно захваченные с собой. Женщина не соглашалась, но когда речь зашла о том, что другая часть оплаты будет хлебом, мгновенно согласилась. За каждую покупку отдали старое пальто и по три буханки хлеба. Не успели отойти от женщины, как она завопила во весь голос:
- А кому свежий хлебушек! Ещё тёпленький хлебушек!
- Мы, наверное, переплатили торговке, - заметила мама, когда увидела, с какой поспешностью бросилось к ней несколько человек.
Долго бродили по рынку в поисках рубашек для меня и сестры. Среди торгующего люда я обратил внимание на мужчину, одетого в шинель, правый рукав которой был пришпилен булавкой к карману: у мужчины не было руки. Из петлицы отворота шинели свисала массивная золотая цепочка, на конце которой висели золотые карманные часы. Было очевидно, что это демобилизованный фронтовик. Мужчина придерживал часы рукой в ожидании покупателя. Пока мама торговалась с продавцом за две фланелевые рубашки, я не сводил глаз с фронтовика, удивляясь, что никто не обращает внимания на такие красивые часы да ещё с цепочкой. «Вот бы мне такую цепочку – я бы на ней перочинный ножичек носил», - думал я. Мама спрятала рубашки, выменянные за хлеб, и позвала нас с сестрой возвращаться домой, и в этот самый момент я увидел, к фронтовику подошёл грузный мужчина. Цепкими пальцами он перебирал цепочку, щёлкал крышкой часов, прикладывал их к уху, вслушиваясь в тиканье механизма. Даже козырёк громадной кепки, надвинутой на лоб, не скрывали блеска его чёрных глаз. Поза его бочкообразного тела, выражение лица показывали полное нежелание приобрести часы. Фронтовик же своим поведением, наоборот, показывал, что готов продать часы за любую предложенную покупателем цену. Было заметно, что не его дело – торговать. Для меня, как и для любого мальчишки той поры, инвалиды - фронтовики были героями. Мне так хотелось, чтобы у фронтовика купил часы даже этот, по моим понятиям, противный человек.
Я погрузился в свои фантазии, которые разыгрывались в моей голове всякий раз, когда я чего-нибудь очень желал и переживал то, что хотелось увидеть наяву. Мне представилось, как этот военный раненный лежит в госпитале, а мы с сестрой принесли ему подарки – мандарины и конфеты – подушечки. Точно, так как это происходило недавно, когда мы навещали в городском госпитале, находившихся на излечении раненных военных. Услышав громкую ругань очнулся. Реальность оказалась куда как прозаичней: противный человек сорвал цепочку вместе с часами с шинели фронтовика, спрятал их в карман, сунул ему в руку несколько красных тридцатирублёвок, и попытался скрыться в толпе. Побледневший фронтовик выхватил из кармана пистолет – грохнул выстрел. Народ разбежался. Перед фронтовиком под дулом пистолета остался лишь виновник скандала. Сиплым от возмущения голосом фронтовик кричал:
- Ах, ты, сволочь …! - и крепкая полновесная брань огласила рынок, - мы там! - опять брань, - а ты - цепь рвать! - и вновь брань.
Фронтовик всё не успокаивался, и было видно, что в запале негодования он действительно пристрелит этого человека, последний испугался и упал на колени. Толпа зевак плотным кольцом окружила эту сцену и с явным любопытством ожидала развязки. Сквозь толпу мама пробралась к стоявшему на коленях человеку, взяла из его трясущихся рук часы и порванную цепочку. Подошла к фронтовику.
- Товарищ, успокойся, не стоит эта сволочь, чтобы с ним разбираться!
Фронтовик левой единственной рукой пытался засунуть пистолет и часы с цепочкой в карман, но никак не мог справиться с этим. Я помог ему. Толпа не расходилась.
- Товарищи, граждане! - прокричала мама окружившему нас народу. - Контуженный он!
Люди разошлись, и рынок продолжил свою жизнь. Народ, как бы, не замечал человека, стоявшего на коленях, обтекал его, как обтекает вода торчащий в реке на её пути камень.
Мама разговорилась с фронтовиком. Оказалось, что он совсем недавно покинул госпиталь и живёт в нашем посёлке, работает комендантом в одном из заводских общежитий.
Вечером фронтовик зашёл к нам, как он выразился, на минуточку. Минуточка превратилась в несколько часов. Мы узнали, что его зовут Василием, родом он из Белоруссии, воевал под Москвой, в боях под Малоярославцем был тяжело ранен и контужен. С горечью в голосе заметил, что окончательно осознал себя инвалидом в новосибирском госпитале. Сколько из его тела железных осколков вытащили – сбился со счёта, но осознал, что остался с одной «клешнёй» – левой рукой. По первому времени мучился: пытался правой рукой что-то делать, спохватывался – нет её. А к непогоде она болела и чесалась. Со временем, слава Богу, обвыкся. Был благодарен медработникам, снаряжавшим его в госпиталь за то, что вещмешок при нём оказался, а в вещмешке и письма от родных, и эти проклятые часы с цепочкой, которые он у немца в качестве трофея позаимствовал. Допивая, наверное, пятую чашку чая дядя Вася, так мы с сестрой стали его звать, осведомился у мамы, запаслись ли на зиму дровами. Если нет, то поможет: как ни как он комендант и его обязанность следить за порядком, и если дров нет у кого – значит не порядок. Узнав от мамы о том, как трудно отваривать в магазине хлебные карточки, обещал организовать отоваривание карточек рабочим в заводской столовой. Нам очень понравилось это обещание. Мы понимали, что скоро пойдём в школу и как быть тогда? В общем, дядя Вася хорошо придумал, как отоваривать карточки и мама его похвалила. Пришёл с работы отец.
- А у нас никак гость? – удивился он.
- Познакомились на рынке, - и мама рассказала отцу, при каких обстоятельствах произошло знакомство с дядей Васей.
Отцу понравилось решение дяди Васи на счёт хлеба, и он пообещал поучаствовать в этом деле – переговорить с директором завода. На том и распрощались.
Свободное копирование
