Голгофа - 42

 4
 В самый разгар сибирского короткого, но жаркого лета, где-то в июле месяце, с улиц заводского посёлка практически исчезли дети. Взрослая часть нашего сообщества ходила озабоченная: случилось массовое заболевание детей дизентерией. Да и как было не случиться такой беде, если мы поедали всё, что вырастало на грядках под окнами бараков засеянных предприимчивыми хозяйками луком, петрушкой, укропом, редиской и даже огурцами. Заболевших детей помещали в барак, наскоро оборудованный под изолятор. Разумеется, в виду массового заболевания хозяйственники больницы даже с помощью заводской администрации не в силах были создать нормальные условия для больных. Заболевшие дети, а зачастую и взрослые принимались врачами в изолятор с постельными принадлежностями и топчанами. Да ещё вдобавок с горшком или ведром для естественных отправлений. Врачи, медсёстры и санитары в меру лекарственных возможностей оказывали помощь больным. Печальных исходов лечения было достаточно и санитары, больных отмаявшихся на горшках и вёдрах, но все-таки умерших, уносили в покойницкую, наводили чистоту в помещении: мыли полы, споласкивали раствором хлорной извести отхожие ёмкости, проветривали помещение.
 К середине августа эпидемия пошла на убыль. Возле бараков появились группки детей. Поначалу прежнего озорства не было: вспоминали умерших товарищей, но в детском возрасте у горя короткие ноги. После эпидемии санитары еженедельно обрабатывали формалином в бараках коридоры, хлорной известью засыпали полы в туалете. Хлорная известь под воздействием влаги пузырилась, и удушливый газ не позволял посещать, при необходимости, это заведение. Бараки кишели клопами. Борьба с их нашествием велась различными способами: ножки кроватей ставили в консервные банки, наполненные керосином, и много насекомых тонуло в этих банках. Но клопы, как говориться, не дураки – забирались на потолок и падали в постель, зачастую прямо на лицо. В полусне машинально давишь и давишь кровопивцев, а утром нестерпимый зуд охватывал всё тело.
 В один из выходных дней, по настоянию санитаров, происходило избиение «злодеев»: кровати, топчаны, постель, одежда выносились из бараков на улицу; пламенем паяльных ламп прожигали кровати и топчаны; постельное бельё и одежда, развешанные на верёвках, натянутых между бараками, нещадно избивались палками, а потом проверялось на клоповность. Это занятие, разумеется, поручалось детям. Мы поиски клопов превращали в игру-соревнование – кто ими быстрее наполнит банки с керосином. Поджигали керосин и радовались тому, как наши мучители лопались в огне. Поздно вечером в продезинфицированных бараках на очищенных от клопов кроватях, народ засыпал мёртвым сном. Но, увы! Не проходило и двух недель, как потомки уничтоженных клопов, ночью объявлялись и принимались нас терзать.
 Мама всё ещё была в больнице. Мы с сестрой жили под присмотром отца. Он с раннего утра до глубокой ночи пропадал на работе, и мы были предоставлены сами себе. Сестра и я почти каждый день навещали маму, так что она была в курсе событий разыгравшихся в рабочем посёлке. Она договорилась с главным врачом о том, чтобы нас кормили обедами в больничной столовой, а за это мы отдавали на кухню больницы буханку хлеба. Наша семья получала ежемесячно четыре хлебных карточек: на нас – детские, на маму – иждивенческую. Отец, как специалист, кроме хлебной карточки получал спецпаёк: жиры, крупу, и иногда муку. Мы в глазах многих обитателей посёлка были богачами: спецпаёк и ежедневно три буханки хлеба – по тем временам это было целое состояние.
 Отоваривать карточки, как тогда говорили, о получении хлеба по ним, было не так-то просто. С вечера приходилось занимать очередь за хлебом. Ожидание затягивалось до утра, а уйти домой - означало потерять очередь и, в этом случае, была большая вероятность остаться без хлеба. Очередь, словно живой организм – из стариков и старух и нас, детей, всю ночь то дремала, то бодрствовала. Когда кто-нибудь, уставший от томительного ожидания, произносил, что сегодня, наверное, хлеба не будет, так как на складах, говорят, закончилась мука, то доходило до ссор. Поостыв от ругани, принимались выяснять, не провокатор ли какой баламутит народ. Успокаивались и покорно ждали и рассвета, и хлеба. Вдруг кто-то произносил:
 - А может и правда!? На прошлой неделе такое случилось! Зря ночь прождём!
 - Да, будет тебе тоску наводить. Молчи и жди! Ничего с нами не случиться, если один раз и не привезут! – некто сердитым голосом отвечал на это высказывание.
И опять тишина.
 Ворчание мотора подрулившего автофургона, лязг дверной задвижки и грохот распахнувшейся двери магазина, вмиг поднимал очередь на ноги. Образовавшаяся, было, толпа людей стала выстраиваться в очередь-змею, но не сама по себе, а усилиями милиционеров.
 - Порядок! Порядочек, граждане! – покрикивали они. - Разбирайтесь кто за кем, не волнуйтесь – всех отоварят!
 - Граждане! Кто посильнее, помогите разгрузить фургон! Надо быстро: скоро подойдёт второй фургон! – кричала продавщица.
 К ней бросалось несколько человек: практиковалось негласное правило, кто помогает, тот в первую очередь отоваривается.
- Ты, ты и ты! Ещё ты! – указывая пальцем руки на добровольцев, выбирала она помощников.
 Милиционеры, выстроившись шпалерами от дверей фургона до дверей магазина, впускали четвёрку счастливцев в отгороженное пространство. Продавщица, встав за прилавок, командовала:
 - Подавай!
 Первый поднос с хлебом вплывал в магазин. За ним второй, третий, четвёртый …
 - Не спешите! - кричала продавщица подавальщикам. - Я веду счёт буханкам!
 Мы с сестрой стояли в очереди и очень волновались, успеют ли разгрузить фургон до приезда другого? Зажав в кулачке хлебные карточки, за нами в очереди пристроилась небольшого роста девчонка. Расспрашивала сестру, как это отоваривать хлебные карточки. Мы узнали, что зовут девчонку Галей и что папа её работает на заводе. У неё есть сестрёнка – Женька, она ещё маленькая, поэтому осталась дома с мамой, и что приехали они из Ленинграда, но не из самого, а из Ленинградской области, а фамилия их Левины.
 Фургон разгрузили. Экспедитор с продавщицей пересчитали буханки хлеба и распрощались, убедившись, что наличие буханок соответствует количеству, указанному в накладной. Не успела очередь остыть от возбуждения, причиненного разгрузкой хлеба, как подъехал второй фургон – и всё повторилось. Наконец, хлеб водружен на полки. Утро засветило день. В магазине темно и лишь тусклая электрическая лампочка освещает прилавок, чаши весов, да сноровистые руки продавщицы. Началось отоваривание хлебных карточек. Милиционеры впускали в магазин по четыре человека. От нетерпения мы с сестрой оттоптали себе ноги и, наконец, дождались: нас и Галю, да ещё двух человек впустили в магазин. Сестра протянула хлебные карточки продавщице и та ножницами вырезала из них на отоваривание квадратики, нанизала их на шпильку, стоявшую на подставке возле весов, взвесила нам три буханки хлеба с довеском. Мы с сестрой уже подходили к дверям, как вдруг услышали громкий не плач, а рёв: захлёбываясь слезами, плакала Галя: она потеряла хлебные карточки. Наверное, из-за волнения их уронила и лишь у прилавка осознала, что в зажатом кулачке карточек нет. К Гале подбежал милиционер, узнав, в чём дело, принялся искать пропажу, и мы с сестрой были не безучастны. Карточки в магазине не нашлись. Милиционер высказал предположение, что, наверное, их затоптали. Сестра с рыдающей Галей ушли домой, а я решил продолжить поиски карточек. Шаг за шагом обошёл места, где ещё недавно толпился народ, но карточек не обнаружил. На всякий случай зашёл в опустевший от народа магазин. Продавщица узнала меня.
 - Ну, как? Нашёл карточки? – спросила она и полюбопытствовала. - Эта растеряха - ваша подружка?
 - Да, - ответил я и рассказал о Гале всё, что знал.
 - Вот беда-то! Тяжко им придётся, пока получат карточки на следующий месяц.
 Произошедшим я был огорчён, понурив голову стоял возле прилавка, непроизвольно шаркая ногой по полу, и вдруг почувствовал, что под сандалией что-то шуршит. Нагнулся посмотреть. Увидел скомканные хлебные карточки. От радости я так закричал, что продавщица испугалась:
 - Что случилось?
 - Карточки! – и я протянул ей скомканные бумажки.
 - Слава Богу, нашлись! – обрадовалась продавщица, - рассмотрела карточки. - Надо же, две детские, одна рабочая, да ещё одна итээровская. Ты знаешь, где проживают эти ленинградцы?
 - Конечно! – не задумываясь, ответил я. - Рядом с нами.
 Продавщица, немного подумав, предложила мне:
 - Давай-ка, я отоварю эти карточки, а ты отнесёшь Галиной маме хлеб. Вот-то будет радости! Представляю, что сейчас происходит у них дома!
 Я подходил к своему бараку, держа в охапке буханки хлеба, и соображал, где же могут жить эти ленинградцы, как их разыскать. Продавщице я солгал – побоялся, что она присвоит хлебные карточки. В её искренность трудно было поверить: случалось, что дети теряли хлебные карточки. Да что дети, случалось и взрослые теряли! Найти карточки – удача, потерять карточки – беда и ни разу не слышал чтобы их, найдя, возвращали растеряхам, а тут случилась фантастическая удача - хлеб и карточки у меня! Если быть честным до конца, мне не очень хотелось возвращать карточки Гале. Размышляя так о случившемся, не понимая, как это произошло, я съел довесок хлеба. Когда осознал это, то мне стало стыдно. Я представил, что творилось бы у нас дома, если бы мы с сестрой потеряли хлебные карточки. Но тут - же возникла, заглушая совесть, другая подленькая мыслишка: теперь у нас целый месяц ежедневно будет шесть буханок хлеба с довесками, которые после мук отваривания карточек, можно без угрызения совести съесть. Как голодный пёс грызёт кость, мою совесть терзали мысль: а как же Галя? Она мне очень понравилась, такая миниатюрная, тоненькая, как тростиночка – наверное, подумал я, изголодалась она в своём Ленинграде. И глаза у неё голубые, как у нашей мамы. И ей предстоит месяц голодать! Так мысленно борясь со своей жадностью, но, не придя ещё, ни к какому решению, оказался у входа в наш барак. И о чудо! Навстречу мне из чёрного проёма входной двери в барак выбежала зарёванная Галя, а за ней всхлипывающая маленькая девчонка. Увидев меня с хлебом, сёстры заплакали навзрыд. Я догадался, что Гале крепко досталось дома.
 - Галька, чего ревёшь?! А это кто с тобой? – спросил я, уже понимая, что и хлеб и карточки отдам Гале.
 - Женька – сестрёнка! Чего реву? – переспросила она меня. - Мама нас отправила искать карточки! А где их искать! – и зарыдала.
 В порыве внезапно нахлынувшего чувства гордости за своё благородство, моё сердце застучало так громко, что в груди ему стало тесно и лицо моё, наверное, расплылось в улыбке. Сёстры прекратили плакать и с интересом смотрели на меня, но больше, кажется, на буханки хлеба, которые во время разговора я обеими руками прижимал к груди.
 - Вот вам! – и с торжествующим видом победителя над своей жадностью протянул Гале хлеб. - Растеряха, - обозвал я её, - держи свои карточки!
 Радости Гали и Женьки не было предела. Без слов благодарности они с хлебом и обретёнными вновь карточками нырнули в темноту коридора барака.
 - Мама! Мама! – кричали они в два голоса. - Карточки нашлись! Лёвка, наш новый знакомый их нашёл, да ещё и хлеб принёс!
 Так у нас с сестрой появились настоящие друзья, с которыми не один год прожили мы бок о бок. Наши родители и родители новых друзей так же подружились. Впоследствии наши семьи жили в одной коммунальной квартире, но это случилось не так скоро, а пока жизнь протекала по заведённому порядку: утро – отец, наскоро поев, чем придётся, уходил на работу, мы с сестрой были предоставлены сами себе.