2
Детство брало своё. Нас с сестрой не огорчало, в каких условиях мы живём, а больше интересовало знакомство с новыми товарищами, освоение территории и открытие возможностей, которые были нам, ниспосланы жизненными обстоятельствами.
Утро, обычно, начиналось с того, что старшие по возрасту дети, понукаемые родителями, ещё толком не проснувшиеся, тащили вёдра с «продукцией» ночной жизнедеятельности семьи к общественному туалету. Практически такому же бараку, в каком мы жили, с той лишь разницей, что вход и выход из него был через одну дверь. Внутри помещения не было никаких перегородок. Дневной свет в туалет проникал сквозь щели в стенах. Для ночного освещения под потолком висело несколько электрических лампочек; вдоль самой длинной стены были уложены доски с прорезанными в них дырами, через них просматривалась огромная яма, в которую и выливалось содержимое вёдер. В глубине ямы шевелилась густая масса белёсых червей. Тошнотворный запах, исходящий из ямы, чувствовался далеко за пределами туалета. Толстые малоподвижные мухи теснились на стенах туалета. В жаркие дни, когда запахи особенно сильно давали знать о себе, и мухи расширяли зону своего действия, в посёлке появлялись санитары – пол туалета густо засыпали хлорной известью. На мух запах хлорной извести не особо действовал, но мы заливались слезами и задыхались, выбегая из туалета, сделав то, что было нужно, и ещё долго приходили в себя на свежем воздухе. Было не секретом, что все дети, наверное, и взрослые предпочитали посещению туалета уединение в укромных уголках под забором.
В утренние часы хотелось спать, но гул примусов, наполнявший барак, будил нас. Пытаясь не слышать его, мы с сестрой прятались с головой под одеяло, но заснуть было невозможно не только из-за гула примусов, раздражал ещё запах комбижира и жареной картошки: рабочий люд завтракал. Постепенно шум примусов затихал. Коридор наполнялся другими звуками: хлопаньем дверей, топотом ног - народ уходил на работу. Для нас, юного населения барака, наступало наше время. Мы с сестрой, немного повалявшись в постели, окончательно просыпались. Умывшись под струёй воды вытекающей из железной водопроводной трубы, торчавшей из земли посреди двора, возвращались в комнату. Позавтракав, чем придётся, спешили во двор, где уже собиралась ватага таких же, как и мы, безнадзорных детей (мамы с нами не было уже несколько дней: она проходила курс лечения в заводской больнице). Разбившись на группки по интересам, принимались за «дела»: играли в прятки, пятнашки или, не поделив территорию двора для игры в ножички, просто дрались. Потом мирились – в общем, жизнь кипела. Мы даже забывали о еде и лишь далеко заполдень проникали в свою комнату и съедали всё, что годилось в пищу и опять бегом на улицу. Разумеется, нам всегда хотелось есть. Ребята, кто постарше, проникали через проломы в заборе на территорию завода. Часовые на вышках или не видели нарушителей или, рассмотрев, что это дети, делали вид, что их не замечают. А «ларчик просто открывался»: многие часовые как раз и были родителями этих нарушителей. Дети друг за другом, прячась за всевозможные конструкции, пробирались на склад металлолома, среди которого возвышались горы винтовочных гильз. Начинались поиски «товара»: разгребали руками гильзы и высматривали не стреляные патроны – такие довольно часто попадались. Так что, покопавшись, час другой в отвалах, набивали патронами карманы и счастливые убирались восвояси. С сияющими от удачи лицами наши добытчики появлялись во дворе, и, наказав нам, чтобы ни кому ни «гу-гу», отправлялись на рынок, где выменивали пригодные для стрельбы патроны у деревенских дедов на съестное. Во дворе начинался «пир»: делили поровну на всех деревенской выпечки хлеб и кусочки сала – мгновенно всё съедалось да так, что не оставалось ни крошки хлеба ни шкурки сала и докажи теперь, что был поход на территорию завода. Какими – то судьбами заводскому начальству становилось известно о наших делах. Начиналось следствие: в бараках появлялись в кожаных куртках серьёзные мужчины, и нам приходилось доказывать им, что на территорию завода никто из нас не проникал и патронов, разумеется, не воровал. Мужчины делали вид, что сердятся, но нам верят, а мы делали вид, что готовы сообщить им о ворах, если их заметим. Мужчины опять делали вид, что нам верят и, посмеиваясь, отправлялись, как они говорили, «заниматься серьёзными делами». Однако вскоре приходили плотники и заделывали досками дыры в заборе. Выполняли эту работу так «старательно», что не стоило большого труда оторвать одну - другую доску, и путь на заводскую территорию был открыт.
Наши заводилы внимательно следили за заводскими воротами: с железнодорожной станции по специальной ветке через эти ворота приходили и уходили составы. На завод привозили на открытых платформах металлолом для плавильных печей, а в вагонах вывозили упакованную в решетчатые деревянные ящики готовую продукцию. При желании можно было подсчитать, сколько железнодорожных составов за месяц с авиабомбами и орудийными снарядами, отправлялось на фронт. Наврятли кому-то из нас, детей, приходило в голову заниматься этим. Нас интересовали лишь нагруженные стрелянными винтовочными гильзами платформы, которые изредка прибывали на завод. Наступал день, наши дозорные сообщали – «привезли!». Эта новость облетала бараки, и мы группа за группой проникали на склады «сырья» - и у нас опять был «пир»: ели хлеб с салом. И вновь приходили серьёзные мужчины в кожаных куртках и опять делали вид, что сердятся, и опять мы делали вид, что их боимся – и всё оставалось по- старому.
Свободное копирование
