11
По случаю болезни мамы и потому, что дети остались без присмотра, практически так и было: бабушку мы с сестрой не очень-то слушались, а старшему брату было не до нас, директор завода разрешил отцу отпуск на несколько дней для перевозки семьи в город.
Отцу выделили в заводском общежитии комнату. Так что нам «светило», как выразился отец, благополучие по сравнению с другими семьями тружеников завода - почти во всех комнатах общежития ютилось по несколько семей.
Уезжать из совхоза не хотелось. Брат заявил, что до окончания весенне-полевых работ он с места не сдвинется. Кроме того, куда же девать хозяйство: корову, свинью и кур? Мама попыталась отговорить отца от переезда семьи в город, но сдалась перед необходимостью лечения, которое в деревне никто не мог обеспечить.
Отец уехал в Новосибирск оформлять документы на бабушку-немку, и мы стали потихоньку упаковывать вещи. Директор совхоза несколько раз приходил к нам домой. Он ещё надеялся на выздоровление мамы, обещал, что будут чуть ли не на руках носить её в контору, лишь бы осталась – без неё совхозу «будет труба», как он выразился. Но вскоре директор убедился, что маме не только ходить трудно, но и говорить-то она толком не может. И к тому же эти непрекращающиеся головные боли, которые унять ничем было не возможно. Приступы начинались вечером, и мы поливали голову маме горячей водой, а когда не помогало, то холодной. И только к утру боль отступала. Мама засыпала, и мы возле неё. Бабушка из последних сил тянула хозяйство.
Возвращение отца из Новосибирска принесло огорчение: в милиции не дали разрешение на проживание в Новосибирске ссыльной немки. Как ни пытался объяснить отец, что немка старуха и вреда никому не причинит, понимания не добился. Был один ответ – «нет». Отцу дали понять, если он не прекратит добиваться разрешения для проживания в городе нежелательной личности, то придётся разобраться, с чего бы это он так заботится о немке. Так что нам предстояло уехать в город без бабушки. Она всё поняла. Ночью бабушка плакала в своем уголке и, наверное, смирилась с участью, выпавшей на её долю. Утром, как всегда, бабушка занялась работой по хозяйству. Родители о чем-то долго совещались. Отец, пересчитав наличные деньги, ушёл в контору. После обеда между родителями и бабушкой состоялся трудный разговор, который запомнился мне на всю жизнь. Бабушка, как приговоренная несправедливым судом к наказанию, сидела на табуретке, опираясь спиной о печку. В глазах её стояли слезы. Она их и не замечала. Отец с мамой сидели напротив. Нет-нет, отец вскидывал голову, пытаясь что-то сказать, но не мог и молчал. Мы с сестрой не понимали, почему это бабушке нельзя ехать с нами. Старший брат сидел за столом и ковырял вилкой столешницу. Наконец, мама встала. Подошла к бабушке. Взяла её за руку:
- Гретхен, - обратилась по имени она к бабушке. - Нам всем очень горько расставаться с тобой, мы стали как одна семья.
Бабушка, молча, согласно кивала головой.
- Гретхен, - мама опять обратилась к ней по имени, - мы не можем просто так оставить тебя, бросить. Мы договорилась с директором совхоза, что дом, в котором мы жили, останется за тобой. Мы оплатили твоё проживание в нём, ты его - полноправная хозяйка. Мы оставляем тебе поросёнка и кур, можешь ими распоряжаться, как тебе позволят силы. Корову заберём тогда как устроимся в городе, береги её. Если захочешь, то можешь в дом пустить жильцов. А такие найдутся. В совхозе есть ещё ссыльные немцы, вот и живите вместе.
Утром к дому подкатила совхозная полуторка. Подошли соседи. Помогли грузить вещи. Бобка, почувствовав разлуку, крутился под ногами. Обнюхивал каждый узел, выносимый из дома. Подходил к нам, тыкался носом в колени и лизал руки. Мы, чуть не плача, теребили ему уши, гладили по громадной, с умными глазами, голове. Брат не выдержал и посадил Бобку на цепь. Открыли ворота, и машина выехала на дорогу. Шофёр сидел в кабине, не заглушая мотора. Он ждал, когда мы простимся и с людьми, и с домом. Закрыли ворота. Бабушка стояла, вцепившись руками в перекладину ворот. Она – с одной стороны, во дворе, мы – с другой, на дороге. Мама подошла к бабушке, обняла её.
- O, mein Gott, liebe Frau, meine Tochter… - захлебываясь слезами, произносила бабушка.
Мы чуть не плакали, предчувствуя расставание навсегда. Машина набрала скорость, помчалась от посёлка. Возле ворот остались бабушка, за ней во дворе брат, и до нас доносился собачий вой, да такой тоскливый, что не было сил слушать.
Свободное копирование
