Голгофа - 37

 Незаметно подошел апрель месяц. Однако морозы не отступали, а недавний буран так завьюжил, столько намел сугробов, что дороги торили заново.
В середине апреля из Кинтерепа обозом привезли наших старшеклассников, и они начали обучаться на трактористов. Их для важности называли курсантами. Брат был назначен бригадиром юных трактористов. Он уходил в мастерские ранним утром и возвращался затемно. В доме пахло машинным маслом и лигроином. Бабушка как ни проветривала дом, но ничего не могла поделать с этими запахами. Да и что можно было сделать, если брат приходил домой чумазый и смывал с себя маслянистую грязь в тазике на кухне, а пропахшие лигроином ватные брюки и телогрейку сушил на печке.
Сестра ворчала на брата за его чумазость, а мне нравилось – дома пахло как в мастерских, куда я стремился попасть, но брат не разрешал, мол, дома дел полно. За завтраком я принимался канючить:
- Арька, возьми меня в мастерские, ну, возьми, ну, возьми …
Видимо так надоел ему, что он однажды согласился, но поставил условие:
- Будешь работать, болтаться не разрешу. Понял?
Еще бы не понять. Вмиг оделся и засеменил вслед за братом, так быстро шагавшим, что я чуть не задохнулся, пока дошли до места.
Курсанты беспрекословно слушались брата, будто он был самым главным в мастерских, а не механик. Механик же только улыбался, глядя на то, как брат управляется с ребятами.
И как было не слушаться бригадира, когда он рукояткой, с пол-оборота запускал двигатель трактора. А девчата и даже мальчишки вдвоём не могли и разок провернуть эту упрямую рукоятку. Да ещё бригадир самостоятельно выезжал на тракторе из мастерских, и начиналось обучение вождению этого шипастого колёсника.
 На железное сидение похожее на лопату усаживался курсант. Брат устраивался на крыле, под которым вращалось шипастое колесо. Не дай Бог свалиться под такое колесо!
Курсант не мог одновременно выполнять две операции: выжимать сцепление и включать передачу: руки и ноги были коротки. Он, судорожно уцепившись за руль, изо всех своих силёнок давил на педаль сцепления. Брат включал передачу. Слышался скрежет шестерён, и брат кричал:
- Жми! Жми педаль! 
Скрежет прекращался, и брат командовал:
- Теперь медленно отпускай педаль сцепления.
Куда там медленно! Уцепившись за рулевое колесо, весь, перекосившись в сторону педали, курсант резко отпускал её, и трактор прыгал вперёд, иногда даже, как норовистый конь, вставал на дыбы, а потом с грохотом падал на передние колёса. Двигатель глох. Брат кубарем скатывался с крыла. А механик, стоявший в стороне и наблюдавший за процессом обучения вождению железного коня, почему-то громко, не очень хорошими словами, вспоминал мать неудачника.
Запускали двигатель. Брат, проверяя, не сломался ли трактор, под завистливые взгляды курсантов проезжал на нём круг-другой.
Так проходили день за днем, и в начале мая уже несколько самых крепких и умелых мальчишек и девчонок лихо гоняли по кругу на тракторе.
 Директор совхоза назначил день выпускных экзаменов для юных трактористов. Экзамен проводился в воскресенье. День был теплым, земля подсохла. Возле ворот мастерских установили стол, накрытый красным полотном. Невдалеке стоял трактор, подготовленный к «истязаниям», как говорил механик.
Собрался народ: несколько дедов и почти все женщины совхоза. Матери переживали за своих детей, остальные сочувственно охали и ахали:
- Надо же, дожили! Детей лишаем детства! Куда им с трактором сладить, вот с лопатой – другое дело, ну, с лошадью - а тут с трактором!
Механик и брат в сторонке инструктировали взволнованных курсантов. Уговорились, что заводить трактор будет бригадир, и выпускать по очереди курсантов на экзамен будет он же, первыми - самых умелых, а потом – остальных.
За столом уселись бригадиры – экзаменационная комиссия. Директор, наверное, решил речь сказать, но потом махнул своей единственной рукой и сдавленным голосом только и произнес:
- Ну, с Богом, деточки!
 Первым экзамен держал мой брат. Он показал себя профессионалом. За ним, как и договорились, держали экзамен сначала – уверенные в себе курсанты, а потом – все остальные. Вот только последняя курсантка чуть беды не натворила. Резко с места взяла и со второго круга чуть не наехала на комиссию: за время испытаний колёса трактора взрыхлили шпорами землю, и чтобы удержать трактор на круге требовалось приложить к рулевому колесу значительные усилия, вот и вырвало руль из слабосильных рук девчонки. Но, всё же, уцепившись двумя руками за него, она смогла в последний момент отвернуть трактор от стола.
 Заглушили трактор. Испытуемых подозвали к столу. Брат выстроил их в линейку. Директор обнял каждого и вручил всем удостоверения, в которых было написано, что им присваивается, как военным, не квалификация, а именно звание тракториста. Потом из планшетки директор извлёк плотный лист бумаги, на которой по краям были изображены знамёна, а вверху в центре – портреты Сталина и Ленина, а за ними силуэты Маркса и Энгельса.
- Этой грамотой! - объявил торжественно директор. - Награждается за прошлогоднюю страду и за участие в подготовке трактористов наш самый юный бригадир!
Все одобрительно захлопали в ладоши, директор вручил брату грамоту. Обнял его и пожелал успехов. 
Матери своих только что новоиспеченных трактористов повели домой. Деды долго сидели за столом, курили махорку и о чем-то беседовали с директором. Потом и они поковыляли по домам. Брат с механиком завели трактор, опробовали его на предмет исправности и поставили в ряд с другими, готовыми к весенней пахоте.
 И никто тогда и не подумал о будущем юных тружеников, никто даже помыслить не мог, что эта жертва, принесенная во спасение страны, когда-нибудь будет забыта этой самой страной. Никому тогда не могло даже в самом дурном сне привидеться, что эта самая страна будет изуродована. Что возглавят страну люди, которым безразличны жертвы того далекого юного поколения. Настанет время, когда эти дети, став стариками, будут доживать свой век по скудности пенсии в нищете, и не будут приняты во внимание их заслуги в пору военного и послевоенного лихолетья при распределении скудных льгот, потому что не будут они признаны тружениками тыла. И новые «вожди», дорвавшись до богатств государства, погрязшие в заботах о личном обогащении, опомнившись, будут цинично обещать этим старикам в недалёком будущем блага, которых многие из них так и не дождутся.

 День так был заполнен переживаниями по поводу экзаменов в мастерских, что мы даже на какое-то время забыли про маму. И какова же была наша радость, когда вечером возле нашего дома остановилась машина, и из кабины вылезла мама, а из кузова выпрыгнул улыбающийся отец.
Дома был праздник и небольшое застолье. Пришло много народа. Когда гости разошлись, перебивая друг друга, мы начали рассказывать маме о своей жизни без неё. Она с интересом слушала. Правда, очень расстроилась по поводу того, что брат недоучился в седьмом классе. Особой радости она не испытывала и от того, что брат бригадирствует и работает в мастерских наравне со взрослыми. Отец успокаивал маму и с грустью рассказывал, что и у них на заводе малолетки работают. Мальчишки и девчонки токарят, и справляются с заданиями, даже брака не гонят. Правда, работа несложная – обтачивают снаряды. Жалко детей, но что поделаешь – война.
 Маму немного развеселила история, которая произошла за время её болезни с совхозным хлебопёком.
Совхозная хлебопекарня была одна на всю округу. Хлеб выпекали ночью и поутру ещё тёплые буханки, уложенные в сани на сено и накрытые брезентом, развозили на лошадях по деревням. Хозяйки могли, конечно, и дома в русских печах хлеб выпекать, как это было до войны. Да вот только мука из продажи исчезла. Для маломальской справедливости наладили централизованную выпечку хлеба и его распределение по карточкам. Однако нормы отпуска муки в пекарню постоянно сокращались, а вот едоков не становилось меньше, и пекарям приходилось изобретать новые рецептуры хлеба. В муку добавляли мякину, картошку и молотый горох и творили тесто из этой смеси. Выпеченный из этого теста хлеб получался не очень съедобным: буханки были тяжёлыми и шерстились остями от мякины. Перед тем, как есть хлеб, шерстинки обжигали на огне, чтобы они не ранили рот и тогда корочки без мякоти были вполне съедобными. Но вот мякоть – это нечто: шелуха зерновая и в ней не совсем размятая картошка. Поэтому такой хлеб приходилось резать на кусочки и поджаривать.
Хлебопекарней заведовала смышленая женщина, да так ловко заведовала, такой хлеб сочиняла, что уменьшение доли муки в замесе не сказывалось на количестве выпечки. В райкоме партии были очень довольны её работой. Как же: муки нет, а хлеб есть, и, вроде, народ сыт. Прислали корреспондента, он познакомился с технологией хлебопечения в нашей пекарне, и появилась статья в газете с призывом к пекарям других пекарен района перенимать передовой опыт. А главное, вскоре в клубе собрали всех жителей центральной усадьбы по случаю приезда секретаря райкома. Небольшой зал был набит народом: согнали всех, даже доярок с работы сняли, не говоря уж о механизаторах. Секретарь райкома доложил народу о трудностях в стране и о том как, под мудрым руководством вождя всех народов товарища Сталина, доблестные красноармейцы бьют фашистов, и что в тылу народ под руководством партии Сталина отдает родине все силы для победы над врагом.
Слушали покорно, и, молча. Немногочисленные мужики в кулак смолили махорку. Синие разводы табачного дыма поднимались к потолку. Секретарь райкома закончил свое выступление здравицей в честь Сталина:
- Да здравствует великий вождь товарищ Сталин! – кричал он, выпучив глаза. – Да здравствует наша родная партия, под руководством великого вождя всех народов товарища Сталина, ведущая нас от победы к победе! Да здравствуют всепобеждающие идеи коммунизма!
От дверей раздался возглас:
- Слава великому Сталину! - это прокричал мужчина, приехавший с секретарём райкома. (Пока слова секретаря втекали в уши народа и тут же, не задерживаясь, вытекали из них, он внимательно наблюдал за всеми). В президиуме все вскочили. В зале вставал народ.
- Слава, слава! – подхватывали с разных сторон здравицу в честь Сталина.
Секретарь райкома поднял руку, в зале наступила тишина.
- Садитесь! – распорядился он.
И, когда народ уселся на места, секретарь продолжил:
- А теперь мы вручим высокую правительственную награду нашей доблестной труженице – заведующей хлебопекарней.
Секретарь райкома, долго объяснял, за какие заслуги наградили заведующую. Все дружно, по команде секретаря, поздравили знаменитую теперь на весь край труженицу.
 Вскоре в деревнях, куда возили выпечку, началось недовольство: хлеб есть стало совсем невозможно, не хлеб выпекали, а картофельные кирпичи, обвалянные в мякине. Но на жалобы жителей деревень никто не обращал внимания, хотя несколько таких буханок директор совхоза отвез в райком партии и пытался объяснить секретарю, что с такого хлеба и свиньи отощают, не то, что люди. И, как водится, в доверительной беседе за чаем с печеньем секретарь объяснил директору, что тот проявляет политическую неграмотность, и что придётся, если директор не осознает трудностей текущего момента, сделать далеко идущие выводы, и чем все это закончится для него – трудно сказать.
Директор не одумался и как бы невзначай обмолвился о разговоре в райкоме. Вскоре по совхозу прошел слух, что заведующую хлебопекарней представили к следующей награде за новую рецептуру хлеба. Это было уже слишком. Жители посчитали, что она должна получить другую награду и наградили её по-свойски – хорошенько отлупили, да так, что она несколько дней носа из дома не высовывала - синяки залечивала.
 Нашелся доброхот: в райкоме партии узнали о расправе жителей совхоза над заведующей пекарней. В самый разгар весенне-полевых работ, когда весь люд деревенский был занят на полях, в совхоз нагрянула комиссия.
ЭМКа пронеслась через село и остановилась возле конторы. Из машины вылезли четверо мужчин – сотрудники НКВД. Поскрипывая хромовыми сапогами, одергивая гимнастерки и поправляя оружие на портупеях, они гуськом прошагали в контору.
Однако такую представительную власть никто не встретил. В конторе возле телефона сидела старуха-сторожиха и с любопытством рассматривала «гостей». В глазах её прямо-таки торчал вопрос, и, наконец, она изрекла:
- Здрасте вам! Помогать приехали?
Озадаченно разглядывая старуху, один из вошедших поинтересовался:
- А ты кто есть?
- Я-то, - отвечала она. - Сторожиха, сторожу контору, да вот на телефон отвечаю, ежели кто позвонит.
- А где начальство, да и почему народу не видно?
- А где же ему народу и начальству быть? В поле все, трудятся. Пахота ноне, да и сев тоже. Народ весь при деле. Посевная - тут уж не до гуляний.
- Найди директора! – приказал всё тот же сотрудник НКВД.
- Да как же я могу его найти, я при деле. Сторожу контору. Жду телефонов. Погляди-ка, сколько мне ответов надо дать на звонки – вот тут написано.
Вчитываясь в текст, сотрудник НКВД начал его комментировать:
- Посмотрите только, это же – сплошное воровство! Если Семеновна позвонит, - читал он. - То пусть в Епанчиновку к оврагу десять мешков ржи отвезут. Если Настя, - то пусть двадцать мешков овса отправят под Кинтереп. А вот – надо же! В Пихтовку две бочки лигроина отвезти и на дороге оставить, возле леса. Ну и дела у вас тут творятся, просто гнездо вражеское! 
Подчиненным тут же дал команду, навести порядок. ЭМКа покатила по дорогам совхозных земель. К вечеру в конторе сидели арестанты: Семеновна, вытирая слезы, причитала и жаловалась Насте на то, что в поле остался без присмотра посевной материал. Настя горевала о двадцати мешках овса, которые были брошены на полпути к Кинтерепу. Спасибо, хоть лошадей дали выпрячь из телег и отпустить пастись. А механик потихоньку матюгался “в честь” ретивых уполномоченных и прикидывал, хватит ли на смену лигроина трактористам.
Запоздно и директора обнаружили: его “взяли” прямо на пашне, когда он запускал двигатель заглохшего трактора. Трактористка никак не могла завести трактор. То ли трактор перегрелся, то ли трактористка совсем обессилила. Девчушка всем телом налегала на рукоять двигателя, но та только отбрыкивала, если удавалось на пол-оборота провернуть эту упрямую заводилку. Наконец, девчушка сдалась - села на землю возле трактора и разревелась. Вот и нашел её в таком огорчении директор. Успокоил, вытер ей слезы, посадил на трактор и с маху запустил двигатель. Вот тут-то директора и арестовали.
- Ты давай не прячься за технику, следуй за нами! – приказал сотрудник НКВД.
На протесты директора пригрозил:
- Не пойдёшь, силой доставим.
- Да что случилось? – пытался выведать причину своего ареста директор.
- В конторе узнаешь!
 Около полуночи в конторе начались допросы. По селу разнесся слух, что в совхозе накрыли шайку воров-расхитителей. Несмотря на усталость и позднее время, стал собираться народ. Когда же увидели, кого арестовали, сначала испугались, а потом начали издеваться над сотрудниками НКВД:
- Ишь, морды разъели! Нашли тоже врагов. И что это вас принесло сюда? Лучше бы на фронт отправились!
Старший из НКВД попытался, было утихомирить народ, но, когда вышел на улицу, то струсил - перед конторой гудела толпа женщин. Они стали к нему подступать, требуя разъяснений. Агрессия была налицо.
Вскоре уже контора гудела от возмущенных голосов жителей, набившихся в помещение. Командир не знал, что делать. Растерялся. Он понял: этих людей не запугаешь, они все друг за друга, и арестовать их, нет сил. Решил позвонить начальству.
Когда он доложил, что происходит, и сообщил о пойманных ворах и главном враге народа – директоре, то услышал в ответ что-то такое, что сразу сник. Освободили всех арестантов, и под улюлюканье толпы ЭМКа увезла восвояси борцов с расхитителями. Под утро директор позвонил секретарю райкома и подробно доложил о происшествии. Тот долго не мог понять, в чём дело, но когда до него дошла суть событий в совхозе, матюгнулся, но потом попросил директора не обращать внимания на дураков и спокойно продолжать посевную. С дураками из НКВД обещал разобраться.
На бюро райкома дали нелицеприятную оценку действиям в совхозе сотрудников НКВД, которые не только своими неоправданными действиями задержали посевную, но и опозорили честных тружеников, а также дискредитировали органы. Бюро райкома рекомендовало партгруппе НКВД и лично начальнику разобраться со своими подчинёнными. Разобрались: участникам «рейда» объявили по выговору, лишили премии, а кое с кого пообещали снять бронь и прыть органов НКВД по поиску врагов в районе заметно поубавилась.
 Рассмотрели и донос доброхота по нанесению побоев заведующей пекарней: хлеб стали выпекать вполне съедобным.