Опоздание к прошлому. Глава восьмая
УСМЕШКА ФОРТУНЫ
За окном ночного поезда, увозящего меня в Ригу, проплывают картинки прожитых в Москве десяти дней. БАСяки, незабудки, «ночь плача», глаза Гены, стоящего на перроне... В них любовь, нежность и «еврейская скорбь»... Горькая улыбка разлуки не даёт ему органично паясничать, подбадривая себя ли, меня?.. Увидимся ли в октябре? Ведь я ему так ничего и не сказала о своём, неожиданном для меня, чувстве... Может быть и хорошо? Не знаю. Тело всё ещё помнит его, но уже слышу окрик Натальи Ильиничны, меняющей обстоятельства этюда... Вот и красавица дверь в кабинете Северина открывается, а за ней, на сцене, - большой смеющийся медведь поднимает лапу, приветствуя меня... И я уже теряюсь в сонных догадках о своём счастливом актёрском будущем, которое вот-вот наступит..., если, конечно, разрешит мама.
Колёса стучали всё громче и громче, предупреждая людей, сидящих в тоннеле, что над ними сейчас пройдёт поезд, оглушив всех ещё более страшным грохотом. Мамы спешно затыкали ушки младенцев грязными тряпичными и ватными тампонами, чтобы сохранить им слух.
Не волновались только те люди, которые уже давно оглохли от взрывов. Я знала, что им уже не будет больно. А мне было больно, когда рядом с нашим домом что-то грохнуло.
Мама мне тоже заткнула ушки, закрыла их руками, прижав мою голову к себе, но я всё равно всё слышала. Надо закрыть ушки и медвежонку. Я не хочу, чтобы ему было больно.
Я слышала, как перед тоннелем, с той стороны, откуда мы только что вбежали в него, кричали непонятно люди, и лопались воздушные шарики. Их, наверно, было очень много, потому что лопались они быстро-быстро подряд. Они красные, зелёные, белые, синие... А, чтобы не улетели, и я их могла достать, они были привязаны к давно маленькой для меня коляске. Мне стало жалко красивых шариков, и я заплакала. Потом заплакали другие дети, закричали вокруг люди и побежали по тоннелю к другому выходу. Мама схватила меня на руки и тоже побежала. Мы бежали так быстро, что медвежонок не смог нас догнать и остался там, где мы сидели. Я кричала, хотела взять медвежонка, но...
Я проснулась от плача малыша, который ехал с мамой в моём купе на нижней полке. Она его перепеленала, сунула в рот бутылочку с водой, и малыш успокоился. Какой странный сон мне приснился, подумала я и, перевернувшись на живот, посмотрела в окно. Солнце обещало скорое прибытие в Ригу.
Дома ничего не изменилось! Всё было на своих местах, и серебряный стаканчик с восточной вязью стоял около графина, окружённый хрустальными рюмочками. Я его погладила, смеясь над своими восторгами в сквере. Ничего дома не изменилось! Вот и мама несёт мне тарелку вкуснейшего борща...
- Как ты изменилась, доченька! – говорит она, стоя у буфета. Она всегда так стоит, наблюдая, с аппетитом ли едят дети, папа? – Ты вся светишься радостью! Не пойму, ты так рада, что вернулась домой, или что-то произошло за последние дни в Москве?
Только я собралась рассказать о самом главном событии, как раздался тенорок брата:
- Привет, сестричка! – помахал мне грязной пятернёй Лёвчик, вваливаясь с ещё более грязным мячом в комнату.
- Куда ты?! – закричала на него мама. – Снимай всё в коридоре! – и вышла вместе с Лёвой на кухню.
Ничего не изменилось дома! Сейчас будет орать Лёва:
- Мам!.. Щиплет... Глаза!.. Не надо, мам... Щиплет!..
Этот крик можно услышать каждый день. И сколько бы не сопротивлялся Лёва, мама отдраит грязь с его лица, рук, коленок... Вот он уже чистый, злой после мыльной экзекуции, пытается отобрать у мамы грязную майку, чтобы снова её надеть. Вечная беда, переодеть Лёвку во что-нибудь другое – проблема.
- Лёва, примерь рубашку, - прихожу я на помощь маме. – Я тебе её в Москве купила.
- Не буду... Не надо...
- Тогда подарок не получишь. Я его твоему дружку, Петьке, отдам.
- А какой подарок? – глазки у Лёвчика загорелись.
- Надень рубашку, - настаиваю я.
После некоторого колебания и уже формального сопротивления Лёва надевает рубашку. Чуть велика, но на его тощую шею рубашки не шьют. Мама довольна. Бежевый цвет рубашки светленькому Лёве и его карим глазам идёт. А что велика – не беда. Он растёт со скоростью гриба после дождя.
Я выношу металлический конструктор с маленькими винтиками и гайками, дырявыми металлическими пластинами, которые можно соединять между собой как угодно, а ещё здесь гаечные маленькие ключи, отвёртка... Восторгу Лёвки нет предела! Глаза сияют...
- Класс!.. Сестричка, спасибо... Здорово!..
Мама несёт ему тарелку борща.
- Сними, Лёвочка, рубашку, а то запачкаешь, и надень чистую майку.
- Не буду... Потом...
- Лёва! – уже кричит мама, - Сейчас же сними рубашку и надень майку!
Коробка с железками открыта... Лёвины пальцы перебирают их с таким же удовольствием, с каким девочки запускают пальцы в пушистых зайцев. Он не замечает, что я уже сняла с него рубашку, и только разок дёрнулся, потеряв из виду свои железки, когда майка на секунду перекрыла ему глаза. Он лопает борщ, но все ощущения сейчас в его левой руке, которая продолжает перебирать прохладные железки.
Лёвочка... Любимый мой братик! Помню, как летом 1952 года тебя принесли полуторагодовалого из детдома. Ты вцепился в маму и, испуганно тараща глазки, ни за что не соглашался сидеть на диване, а каждое перемещение или переодевание оглашал таким воплем, что папа выскакивал из комнаты, посылая на наши головы страшные еврейские проклятья: «Об ге брохен, об ге штохен! Фабрензелс зер верн!»(Чтоб тебя разорвало, чтоб тебя изрезало! Горите вы все!)
Ничего... Мы с мамой делали своё дело, не обращая внимания на ругань папы. У тебя не было коляски, детской кроватки. Ты ночью спал в маленькой железной ванночке, а днём - на моём топчане. Через месяц-два ты стал привыкать и ко мне, но папа был непреклонен, на твою улыбку внимания не обращал.
В декабре в моей музыкальной школе был концерт-экзамен, где я должна была играть. Взять тебя с собой нельзя. Уходя, мама строго сказала папе:
-Дувид! Лёвочка остаётся с тобой. Если с ним что случится, тебе не жить.
И мы ушли, а вслед нам раздавались твои вопли. Как мы с мамой волновались! Мчались на экзамен и после него домой, как на пожар... Вбегаем в комнату... А ты сидишь у папы на коленях, и вы оба со счастливыми лицами играете в лошадки! Слава Богу! Ты его во время нашего отсутствия обкакал. Пришлось папе подмывать не только тебя, но и застирывать свои брюки. С тех пор вы подружились, и почти каждый день папа тебе вырезал из деревянных чурок лошадок, пистолеты и всякую мальчишечью дребедень.
С твоим появлением в семье стало больше покоя и лада. Когда ты чувствовал, что спор вот-вот перейдёт в скандал, ты взбирался на стул и включал свою неповторимую сирену. Твой рёв никто выдержать не мог, и все опять любили друг друга, а тебя больше всех, как истинного миротворца.
Как трудно оторваться от твоего милого образа малыша, мальчишки, подростка, юноши, отца семейства, наконец, сегодняшнего дедушки с двумя прекрасными внуками!.. Но надо возвращаться к себе двадцатилетней...
Свободное копирование
