В этом изображении пьяненьких, соромников, забитых и загнанных, с их нищетой духа и убожеством, -- настоящая сила Орленева. Вот он, например, в старинной пьесе "Горе-злосчастье", в роли несчастного, маленького чиновника. Лет двадцать, не меньше, как я его видел в этой роли, но и сейчас он стоит предо мной, как живой, в старом, поношенном, потертом сюртуке, с робкими, молящими, кроткими глазами -- весь воплощение забитости, страха, самоуничижения, поистине человеческого праха. Он и смотреть-то боится прямо. Ни разу он не становится фасом к публике -- потому что фас, открытый фас -- это смелость, достоинство, уверенность, -- а в три четверти, вполоборота. Ибо откуда же набраться забитому, бедному человеку смелости глядеть прямо в глаза? Я скажу парадокс, как некоторым покажется. Орленев был бы еще лучшим Мармеладовым, нежели Раскольниковым. То-то и оно-то, что самая индивидуальность Орленева вовсе не раскольничья. В своей артистической личности он ярко отразил некоторые специфические "соборные", как ранее выражались -- "коллективистские", -- как выражаются ныне -- черты русского характера. Мышкин, Мармеладов, наконец, Митя Карамазов -- вот сфера Орленева, наиболее совпадающая с его духом.
Дмитрий Карамазов из всех Карамазовых -- наименее рационалист и не скуфья, как Алеша. Он удалец, беспутный, забубённая головушка. "Благородный человек, хотя и подлец". Но это ведь -- фасон. А в сущности, при всем беспутстве, удальстве и фордыбаченье, в основе своей Митя -- смирен. До того смирен, что готов также принять на себя страдание и каторгу за несодеянное преступление. Не в том дело, что человек иной раз и покочевряжится, особливо во хмелю, как Митя, а в том, есть ли в нем черточка дьявольской гордыни, отвергающей мирское во имя торжества своей личности и своих прихотей, или этой черточки нет? В Мите Карамазове ее нет. Митя Карамазов "симпатичен". Вот это-то и выходило выпукло у Орленева. Приезжает Орленев в Мокрое, гуляет, бражничает, коли хотите, рисуется, лоб за Грушеньку расшибет, -- за всем тем, симпатичнейший парень, со светлой янтарной душой. Надорванный человек -- это верно. Янтарь с трещинкой -- но светлее золота. Таким я помню Орленева, хотя он ростом не вышел, мелок. Забыть невозможно -- до того в образе, созданном Орленевым, было все чисто, прозрачно, человечно; до того роль лилась из него, можно сказать; до того он был в своей родной стихии; до того эта родная стихия была глубоко национальна. Помню, смотрел я Орленева в "Карамазовых" и пришла мне на память им же игранная, лет пять-шесть до того, роль купчика Васи в "Талантах и поклонниках". Трагик Эраст Громилов, мрачный и наспиртованный, сидит в летнем саду около театра и громогласно вопрошает: "Где мой Вася?" Ушел куда-то Вася, и трагик -- как маленький, без няни. Но Вася -- добродушный парень, "поклонник" таланта, милый и простой -- придет. Он придет, этот Вася, потому что в уходе за пьяным трагиком, в служении ему -- все его назначение. И он действительно "его" Вася. Вдруг прилепился, да так, что стал как будто частицей совершенно постороннего человека, которому посылает усладу, успокоение, любовь. И воскрешая в памяти иные, необычайно лучистые создания былого Орленева, понимаю публику, которая, как трагик Эраст Громилов, с тоской вопрошала: "Где мой Вася? Мой дорогой Вася -- Орленев?"
И ждала, ждала...
Свободное копирование
