Как я уже упоминал, "Кормчий" труппы, по согласию с женой, поставил деятельность Териокского театра "под знак" независимости Финляндии. Это не значило, например, чтобы там шли политически немыслимые в России по тогдашним условиям театральной цензуры пьесы. Но, например, в русскую театральную цензуру пьесы подчеркнуто не представлялись. "Поклонение Кресту", конечно, и не получило бы разрешения; но та же участь могла бы постигнуть, по крайней мере в смысле значительных купюр, и другие пьесы. Однако не в том было дело: дело было в принципиальном нарушении российских законов на Финляндской почве.
И оттого, что спектакль был в Финляндии, а не в Петербурге,-- на Стриндберговское представление приехали из Ловизы жившие там летом В. М. Смирнов с женой. Младшая дочь Стриндберга в это время уже умерла. Через какой-нибудь месяц после смерти отца она погибла от железнодорожной катастрофы близ Лунда в южной Швеции. Блок по этому поводу сказал, обращая внимание на то, что по газетным описаниям предсмертный взгляд отца с особенной нежностью остановился на Карин:
"А ведь старый позвал ее за собой!"
Спектакль состоялся 14 июля. В газетах Петербурга о нем было хорошо оповещено. Многие из города туда поехали, и в том числе знакомый мне по университету, который он проходил одновременно со мной в одних "семинариях",-- уже "маститым" автором нескольких трудов по истории западноевропейских литератур,-- так что профессора обращались к нему исключительно по имени-отчеству: -- Петр Семеныч -- П.С. Коган.
В Териоках шли оживленные приготовления. Кульбин создал замечательно простые и удачные декорации, из одних коленкоровых занавесов и минимального количества, требующихся по ходу действия пьесы "Преступление и Преступление", вещей. Переводчики, по чьему (ненапечатанному) переводу шла пьеса,-- довольно удачно озаглавили ее "Виновны -- Не виновны?", только все-таки в подлиннике-то она называлась иначе: вот так, как я сейчас сказал. Основными мотивами пьеса целиком примыкала к центральному для Стриндберга на рубеже столетий "Аду". Не буду пересказывать содержания этой глубоко психологической вещи -- с замечательными театральными моментами,-- действенными не вследствие внешних эффектов, но по все возрастающему внутреннему в ней напряжению. Я рассказал содержание этой и других жутких, "камерных" по слову автора, пьес Стриндберга в 1919 году на страницах "Жизни Искусства".
Но истинным шедевром Кульбина был сделанный им по многочисленным карточкам Стриндберга, привезенным мною из Стокгольма, "синтетический" портрет его в плакатно-кубистической манере. Да, именно такие портреты должны быть выставляемы в подобных случаях, а не тщательно вырисованные "станковые",-- всегда "камерные", вещи. Что портрет был замечательный, доказывает мнение самой дочери Августа Стриндберга и, столь строгого к пиетету по отношению к памяти покойного, В.М. Смирнова. Они нашли портрет не только очень схожим, но едва ли не лучшим, чем все известные им портреты. И они нашли представление "Преступления и Преступления" лучшим, чем все виденные ими: "именно так, в таких декорациях, надобно Стриндберга ставить",-- было их мнение; они поняли все реплики и монологи хорошо знакомой им, конечно, пьесы на русском языке, которого Грета Сгриндберг не знала, а Смирнов, приобретший вполне финское обличие и финский акцент, начинал забывать.
Надо сказать, что Мгебров был во время спектакля в таком ударе, что поистине превзошел себя. От многих произносимых им слов занималось дыхание не только у меня, но чувствовалось во всем пропитанном солью воздуха зрительном зале. Отлично изображала очень эффектно одетая, в шляпе с током, играющая перчатками, В.П. Веригина подругу художника в дни его удачи -- Генриетту. Только та вышла у нес скорее шведкой, чем парижанкой. Хороша была и в роли несчастной жены Мориса -- Жанны -- Л.Д. Блок. Осталась в памяти колоритная фигура буфетчицы в барс в изображении Е.П. Кульбиной. Словом, представление было "цельное",-- "на славу".
Блок настоял, чтобы речь перед спектаклем произносил я. Я тщательно готовился к ней; чуть не наизусть выучил написанную специально для этого свою статью. Но говорить без бумажки все-таки струсил, и почти все время читал по рукописи, лишь изредка отрывая от нее глаза. Речь была тоже выслушана всею публикой со вниманием.
По окончании спектакля предстояла, однако, довольно нелегкая задача: уложить Ловизских гостей ночевать, так как поезд на Гельсингфорс шел только утром. Надо было привести в порядок хоть какую-нибудь из сарайных комнат на даче. Л.Д. Блок уступила им свою -- понятно, наиболее аккуратную. Зная шведские и финляндские обычаи, я потребовал, чтобы была прибита многорогатая вешалка, и на каждом рожке было повешено по чистому полотенцу, всего счетом не менее четырех.
Увы! На всей даче стольких выглаженных полотенец не оказалось...
Пришлось, в посрамление хозяевам, удовольствоваться снабжением рожков вешалки лишь тремя свежевыглаженными полотенцами. Правда, была некоторая "компенсация" в том, что одно из этих полотенец было длиннейшее и широчайшее, чудесного беленого льна, с красными обширными вышивками по обоим зубчатым краям...
Свободное копирование
