Шведские "шпики" первое время живо интересовались приезжим русским (мною). Но, полностью удостоверившись в целях моего посещения, в скором времени предоставили мне право безвозбранного гулянья по всем частям города, чем я и занялся с первых же дней в ненарушаемом и полном одиночестве. А почему пришлось мне заняться этим,-- читатель, может быть, уже догадался. Если же нет,-- сейчас догадается.
Итак: никого, ни в каком случае, не видеть -- такова воля Стриндберга. Кроме доктора Фильпа, он допустил только профессора Петрена из Лунда, на днях сделавшего ему мало помогающую в таких случаях операцию. На днях один теософ, нарочно приехавший для этого из Христиании, просил разрешения побыть некоторое время если не у постели больного, то хотя бы в соседней комнате, для того чтобы сосредоточиться на "магнетическом" лечении умирающего писателя. Стриндберг отказал наотрез.
Я передал книжечку с надписью, в которую вложил всю силу своей, к такому близкому всем нам писателю, любви. Между прочим, в скором времени Смирнов мне рассказал, что вот и он в свое время приехал к Стриндбергу только на основании своей любви к его произведениям, только потому, что они волновали его глубже, чем что-либо другое на всем свете. Но это было раньше... Он сделался настолько близким человеком Стриндбергу, что был точно судьбой предназначен стать мужем дочери Августа.
Смирнов порекомендовал мне только что вышедшую книгу Акселя Борга "Букен ом Стриндберг" ("Книга о Стриндберге"), по которой я впоследствии, с помощью еще прекрасного шведско-русского учебника, кажется Исаковича, самостоятельно выучился по-шведски читать, да и разговаривать. Это была полная биография писателя, написанная с большим уважением, но все-таки с дозой того "филистерства", которым преисполнена неплохая в остальных отношениях монография о другом моем любимом писателе, принадлежащая перу французского профессора Ловриера (Е. Lauvrière. Е. А. Рое).
Я в свою очередь передал просьбу Блока посоветовать "Августу" попробовать лечиться сальварсаном. Смирнов (знавший и ценивший Блока) сказал, что передать это неловко: Стриндберг может подумать, что его считают больным другою болезнью. Но кажется, мне удалось переубедить В.М. Смирнова, однако к лечению не прибегли; слишком поздно!..
Когда это было? До свидания моего со Смирновым или после? Это было как бы "вне времени": из цепи моих ассоциации оно выпадает; конечно, я не писал об этом в "Новой Жизни", ни потом в "Дне", ни в "Русском Слове", ни в "Жизни Искусства" -- нигде... Но, судя потому, что я сделал это крадучись, как-то воровски,-- сделал или, вернее, не сделал -- надо думать, что это было вскоре после моего свидания со Смирновым и дочерью Стриндберга. Я пошел в конец Дроттнинггатан, я долго оглядывал дом, обычной архитектуры, серый, трехэтажный, с большим номером; долго бродил вокруг да около; долго сидел в сквере с памятником Теньера, глядел на играющих шведских детей с огромными обручами... Раздумывал: итак, цель моей поездки не выполнена... итак, я не увижу того человека, который в моем представлении выпадает из числа прочих живущих на земле людей... не обменяюсь с ним взглядом, не услышу его голоса... все благоприятно сложившееся стечение обстоятельств оказывается напрасным... нет, это свыше моих сил! "Он" не хочет со мною видеться? -- не лично же со мною, меня он не знает... Неужели я его не увижу?
И после долгих колебаний я взобрался по всегда пустынным за границей ступеням парадной лестницы, не охраняемой никаким швейцаром. Я позвонил. Минна -- не помню ее лица и даже вообще ее вида, так я был взволнован -- открыла мне дверь... Довольно просторная пустая передняя, кажется, без вешалок, без зеркала. Полуоткрытая дверь в одну из комнат. Сероватая, скромная обстановка, как-то сразу даст себя знать по неуловимым деталям. Таковы бывают квартиры мучеников науки, уединенных писателей... Жилище автора "Одинокого",-- первой книги Стриндберга, которую -- по указанию А.А. Врубель -- я прочел, я в тебе был!
В квартире стояла полная тишина. Нет, не робость приковала мои ноги к первому квадрату пола, на который я вступил. Я знал, что мне ничего не стоит пройти мимо служанки в полуоткрытую дверь и взглянуть в лицо умирающего. Нет! Еще звоня, я принял уже "определенное" решение: не видеть Стриндберга, а только ступить на половицу в его квартире и передать еще одну книжечку с надписью. Что я и сделал,-- вряд ли что-нибудь при этом сказав служанке: по-шведски я выучился пока лишь слишком немногому, чтобы быть в состоянии позволить себе роскошь лишней траты слов.
Выскочил, конечно, на лестницу и на улицу "как ошпаренный"...
Свободное копирование
