Кстати, об этой поездке в Ганге. Тот пароход шел прямо из Петербурга, также в Стокгольм. Естественно было, что на нем должны были находиться "шпики". Одного из них я почувствовал сразу. Не только потому, что я раньше встречал его на кишмя кишевшими сыщицким людом скачках,-- но и по той назойливости, с которой он лез со всеми пассажирами в разговор. Мне казалось, я был единственным, не вступившим ни в какие отношения с этой личностью. Он, однако, очень пытался завязать их и со мною. В частности, он всем рекомендовался вегетарианцем,-- и с этого приступал к разговору. Я сейчас же сообразил удобство для сыщика репутации вегетарианца. Ведь эти все, травоядные, по мнению обывателей,-- люди "не от мира сего". С такими-то приятно разоткровенничаться,-- получить от них, вроде как от "старцев", наставление.
Но с абсолютною уверенностью в его профессии сроднился я навсегда в своей жизни вот с какого момента. Как-то произошло, что в буфете, кроме финки-буфетчицы, в самом скором времени не осталось никого, кроме меня и сего господина. Оглядев огромный стол, уставленный, по финляндскому обычаю, "сэкса", то сеть всевозможными копчеными, солеными, маринованными, под красными, желтыми и другими соусами рыбными и мясными закусками,-- сей "вегетарианец" фамильярно (несмотря на полное отсутствие с моей стороны поводов к этому) обратился ко мне с такой приблизительно речью:
-- Ну, раз вегетарианского ничего нет,-- приходится есть, что есть.
И, чуть ли не подмигнув мне, принялся накладывать себе "сэкса" с "кнеккебрексом". Между тем в числе закусок были сыры не одного сорта, то есть вполне достаточная для вегетарианца еда.
Если можно когда-нибудь "выдать себя с головой",-- то это было сделано этим субъектом в ту минуту. Я довольно знал вегетарианцев и степень их фанатизма!
В скором времени буфетчица обратила внимание на то, что я "болен", чего я не подозревал. Я пошатываясь вышел на палубу и присоединился к многочисленным страдальцам, тщетно искавшим успокоения в свежем морском воздухе и подставлявшим лица и груди под брызги соленых волн... В скором времени в сознании исчез промежуток времени между восьми и двадцатипятилетним возрастами, изгладился малейший след памяти о многочисленных переживаниях за последние семнадцать лет; путь из Арснсбурга в Ригу, проделанный в 1895 году (путь, в котором я впервые перенес приступ морской болезни) как бы непосредственно продолжался в пути 1911 года из Петербурга в Гельсингфорс: всем существом я желал себе мгновенной смерти... Так непереносимо стало существование! Непереносимо и неизбывно. Кто-то (а ведь, должно быть, этот "кто-то" был я сам!) отвел меня опять вниз, в каюту, перевесил койку вдоль волн,-- я забрался, улегся, забылся, проснулся здоровым. Вышел на палубу и в буфет, когда пароход прорезал своим носом спокойную гладь Гельсингфорсского заливчика среди освещаемых солнцем (довольно голых) шхер. Сыщик сошел на берег, должно быть, в Гельсингфорсе,-- в Ганге я его не встретил.
В очень скором времени я, кстати, прочел воспоминания Н.А. Морозова о времени по выходе его из Шлиссельбургской тюрьмы и о том, что среди навестивших его сыщиков был один, рекомендовавшийся вегетарианцем.
Есть ли хоть малейшая крупица вероятности, что это был не тот же самый? Думаю -- нет: вероятно, своей "идеей" ни один из этих "спецов" не поступится: там ведь, наверное, тоже есть конкуренция и коммерческие секреты от своих собратьев.
Но в тот раз, когда я плыл в Стокгольм, качки не было (от Або ее и не бывает,-- потому что весь путь лежит мимо шхер или Аландских островов),-- а сыщики, конечно, были, но я никого из них не признал.
Свободное копирование
