Поэтические общества и поездка в Стокгольм - 1

XIV ПОЭТИЧЕСКИЕ ОБЩЕСТВА И ПОЕЗДКА В СТОКГОЛЬМ

 Зиму 1911--12 годов в подробностях описывать не буду. В личной моей жизни наиболее светлыми точками ее были: общение с Блоком, о котором подробно есть в его Дневнике; чтение Стриндберга (а также Гейерстама); несколько "вылазок" к Вяч. Иванову; посещение вдвоем с Андреем Белым, зашедшим ко мне, Сергея Городецкого. Между прочим: я не пришел домой к часу, назначенному мною для визита Андрея Белого, который гостил у Вячеслава Иванова. В записке, оставленной им мне, ничего не говорилось о том, что он идет к Городецкому. А у Городецкого он был тогда вообще первый раз. Как я сообразил, что могу застать его там,-- я сам терялся в догадках. Только пошел к Городецкому именно с целью увидать там Андрея Белого,-- это я твердо помню.

 Незадолго до этого уже был я на новой квартире Городецкого на Фонтанке,-- в передней ее был нарисован огромный хвостатый "чертяка", указывавший пальцем на надпись: "Не кури!" -- Был я по специальному приглашению-повестке, написанной рукою Гумилева, на "первое собрание Цеха Поэтов".

 Осень 1911 года -- историческая дата для "акмеистов". На этом-то собрании была изложена вскоре напечатанная в "Аполлоне" декларация "Акмеизма, адамизма то ж",-- этой диады, первой части которой преимущественным исполнителем был Гумилев,-- второй же -- Городецкий. Исторически это, может быть, было действительно так, что вот двум молодым поэтам не захотелось быть в числе "эпигонов" -- и в лице возглавляемого ими "Цеха" хотелось создать "фермент брожения", перекидывавшийся на "слишком академическую" Академию. Действительно, оба они, в особенности Гумилев, всем своим творчеством, "корнями", так сказать, "вросли" в "символизм". Тех, кого они тянули к себе, в частности Ахматову и Мандельштама, тогда только начинавших, но начинавших прекрасно,-- нисколько не волновали честолюбивые стремления всегда стоять на "вершинах" ("акмэ") и всему сущему давать новые имена (как "Адам").

 Однако впоследствии у этих четырех, и, пожалуй, у Зенкевича, действительно начинали просачиваться в поэзию не бывшие в ней у их предшественников черты. В 1914 году уже можно было говорить серьезно об этом направлении, как об отдельном от символического. Та только их беда, что в эту же пору уже бурно вырывались новые потомки прежних модернистов -- футуристы, о которых будет речь впереди.

 Цех поэтов был довольно любопытным литературным объединением, в котором не ставился знак равенства между принадлежностью к нему и к акмеистической школе. В него был введен несколько чуждый литературным обществам и традициям порядок "управления". Не то чтобы было "правление", ведающее хозяйственными и организационными вопросами; но и не то чтобы были "учителя -- академики" и безгласная масса вокруг. В Цехе были "синдики",-- в задачу которых входило направление членов Цеха в области их творчества; к членам же предъявлялись требования .известной "активности"; кроме того, к поэзии был с самого начала взят подход, как к ремеслу. Это гораздо позднее Валерий Брюсов где-то написал: "Поэзия -- ремесло не хуже всякого другого". Не формулируя этого так, вкладывая в эту формулу несколько иной, чем Брюсов, смысл,-- синдики, конечно, подписались бы под вышесказанным афоризмом.

 Их было три. Каждому из них была вменена почетная обязанность по очереди председательствовать на собраниях; но это председательствование они понимали как право и обязанность "вести" собрание. И притом чрезвычайно торжественно. Где везде было принято скороговоркою произносить: "так никто не желает больше высказаться? в таком случае собрание объявляется закрытым..." -- там у них председатель торжественнейшим голосом громогласно объявлял: "Объявляю собрание закрытым".

 А высказываться многим не позволял. Было, например, правило, воспрещающее "говорить без придаточных". То есть высказывать свое суждение по поводу прочитанных стихов без мотивировки этого суждения.

 Все члены Цеха должны были "работать" над своими стихами согласно указаниям собрания, то есть фактически -- двух синдиков. Третий же был отнюдь не поэт: юрист, историк и только муж поэтессы. Я говорю о Д.В. Кузьмине-Караваеве. Первые два были, конечно, Городецкий и Гумилев.

 Синдики пользовались к тому же прерогативами и были чем-то вроде "табу". Когда председательствовал один из них, другой отнюдь не был равноправным с прочими член собрания. Делалось замечание, когда кто-нибудь "поддевал" своей речью говорившего перед ним синдика No 2. Ни на минуту синдики не забывали о своих чинах и титулах.