Символ и миф - 3

А.А. Блок серьезно и горячо принял к сердцу мысль о журнале. В течение всей зимы мы обсуждали ее на все лады,-- и у него на квартире, и -- реже -- у меня, и -- чаще -- во время прогулок по городу, совершавшихся вдвоем и каждым отдельно. Мы сейчас же согласились относительно "периферийной" редакционной коллегии, решив привлечь к ней Вяч. Иванова, Ю. Верховского, А. Ремизова и

 В. Княжнина. Московским членом коллегии был выбран нами обоими Л Белый. Формат и размер журнала, отделы в нем, состав сотрудников,-- все это было решено совместно, без всяких споров. Мысли обо всем совпали. Некоторое разногласие вызвал только выбор заглавия. Мне почему-то чрезвычайно хотелось назвать журнал "Символист". Я сказал: почему-то... Но ясно почему: ведь как раз в эту-то зиму и были знаменательные для истории литературы заседания в той "Аполлоновской Академии", которыми сформировалось "символическое" течение. Об этих заседаниях я сейчас расскажу,-- но прежде -- о журнале.

 Блоку это название не нравилось. Между тем он считал заголовок чрезвычайно важным делом для журнала. Естественно для поэта верить в силу слов. Мысль

 А.А. Блока часто возвращалась к имени нашего предполагаемого детища. Во время прогулок -- особенно. И вот как-то -- встретив меня уж не помню где: то ли у себя на квартире, то ли на улице,-- Блок с радостным видом, редким для него, повышенным тоном мне сообщил:

 -- Владимир Алексеевич! Не "Символист", а "Путник"!

 В эту пору Блок переживал особое наслаждение от всегда бывших близкими ему странствований-прогулок. Гулял с тросточкой. Навязывал мне подарок -- трость. А я в это время оставил привычку пользоваться тростью; от подарка отказывался. Мне не понравилось название "Путник". Я пробурчал что-то вроде того, что "будет похоже на "Русский Паломник""...

 Словом, в этом отношении -- разошлись. И стали придумывать другое заглавие, которое удовлетворило бы нас всех. Помню, посвящали в свои выборы и периферийных членов коллегии. Помню возражения со стороны Ю. Верховского против имени "Стрелец",-- на котором мы с Блоком сошлись. Но во всяком случае, мне хорошо известно, что, когда наш журнал окончательно расстроился,--

 А.А. Блок "подарил" это название одному юному издателю (А. Э. Беленсону), который стал выпускать в свет альманахи под этим именем. Но это имело место года уже через два-три.

 Для первых нумеров мы наметили стихи Вяч. Иванова, Блока, редко выступавшего в качестве поэта в это время, А. Белого и других; рассказы А.М. Ремизова, Ивана Странника (псевдоним жены Е.В. -- А.М. Аничковой, под которым она писала преимущественно по-французски); затем статьи Е.В. Аничкова, В.Н. Княжнина, Б. Бугаева и мои. Я в это время вообще начинал устремлять свои мечты к выступлениям критическим и публицистическим; задумал и начал писать ряд статей, из которых две попали через два года в журнал "Gaudeamus".

 Мы легко получили одобрение нашего плана и согласие на участие со стороны всех намеченных нами лиц; некоторые затруднения, однако, отнюдь не материального характера, встретились только при осуществлении сношений наших с Вячеславом Ивановым. В общем дело сводилось к тому,-- что А. Блок в скором времени мне написал, что по его, Блока, мнению, "ни мне, ни ему, Блоку, не подобает играть руководящие роли в этом журнале".

 Журнал не осуществился; летом следующего года Вяч. Ивановым было выдвинуто, как говорится, "контрпредложение": издавать "Дневники писателей" -- трех писателей: А. Блока, А. Белого и Вяч. Иванова. Из этой мысли вышли "Дневники писателей", но не трех, а многих, с Федором Сологубом во главе (кажется, уже во время войны).

 Также наследниками этого плана следует считать и "Записки мечтателей", издававшиеся С.М. Алянским в последний год жизни Блока и недолго после его смерти.

 С нового сезона "Академия" при "Аполлоне", по-видимому, "легализовалась". "Обросла" пышным именем "Общества Ревнителей Художественного Слова". Н.В. Недоброво, к этому времени окончивший университет, поступивший в канцелярию государственной Думы и, сколько помнится, женившийся, вошел в президиум этого общества и великолепно заменял Вячеслава Иванова в дни его отсутствия или его докладов. И Вячеслав Иванов прочел свой исторический доклад "Кризис символизма".

 Как прелюдия к прениям по поводу его, А. Блоком на том же или на следующем заседании Академии была "зачитана" статья-речь "Молнии искусства",-- в начале которой он определял свою роль как "Бедекера" (название для популярных путеводителей по разным местам Европы, издававшихся господином Бедекером) по тому царству хаоса, куда Вячеслав Иванов своею статьею вводил. Статья Блока всем известна. Статья Вячеслава Иванова тоже в скором времени была напечатана в "Аполлоне". Я не буду излагать содержания ни той ни другой -- историческая часть: теза и антитеза, мною отчасти была, при наброске об осени 1908 года, изложена или затронута. Здесь я обращу внимание лишь на одно новое,-- на плодотворную для того времени мысль Вяч. Иванова о мифе. Ее семена в ту эпоху проросли настолько густо, что "мифотворчество" стало склоняться во всевозможных падежах, во всевозможных журналах и газетах. Юморист Саша Черный, изображая отъезжающего на дачу русского интеллигента -- самого среднего разряда,-- говорит от лица его следующее:

 Был я богоборцем, был я мифотворцем

 (Не забыть панаму, плащ, спермин и код!)...

 А теперь мне ясно: только тошнотворцем,

 Только тошнотворцем был я целый год...

 Но вульгарно понимаемое мифотворчество разных стихотворцев и тошнотворцев ничего не имело общего с "чаемым" в речах Вячеслава Иванова мифом наших дней. Миф у него связывался непреложным образом в одно целое с символом. Миф он определял, короче всего, как символ, связанный с глаголом. Символ относится к категории понятий; миф -- суждение или же действие. Это была академическая классификация,-- но в этом же чуялось нами и побуждение к творчеству; во многих современных той эпохе, более крупных по размеру, вещах можно было разглядеть зачатки программы Вяч. Иванова. С точки зрения последнего, мифом был, например, "Петербург" Андрея Белого,-- тогда как, например, Аполлон Аблеухов, как фигура, был символом...

 Прения длились не одно заседание. Андрей Белый заслышал из Москвы о них; Через номер по напечатании речей Вяч. Иванова и Блока в "Аполлоне", этот журнал, в первый и последний раз, "предоставил свои страницы Андрею Белому для ответа обоим писателям". В то же время Мережковский вынес предмет келейных заседаний "Аполлона" на "площадную" трибуну всероссийского "Русского Слова". Надо сказать, что находившийся в ту пору наверху славы Д.С. Мережковский, как говорили, "от величия души" не дал себе труда как следует прочесть напечатанные доклады и усмотрел в них, купно со статьею противоречившего им А. Белого и, помнится, и с полемическим ответом Валерия Брюсова,-- только одно: призыв к черной реакции. Исключивши об эту пору из религиозно-философского общества, основанного когда-то им вместе с В.В. Розановым, этого последнего,-- Д.С. Мережковский считал себя особенно призванным блюсти интересы исторического прогресса...

 Как бы то ни было, уже начиная со статьи А. Белого, не только переместился, так сказать, центр тяжести разбираемого вопроса, но был подменен и сам предмет обсуждения и спора. Заговорили о противоречиях творческой и житейской миссии, и т. под.