На первых же осенних собраниях Академии стала появляться очень стройная, очень юная женщина в темном наряде... Нам была она известна в качестве "жены Гумилева". Еще летом прошел слух, что Гумилев женился, и -- против всякого ожидания -- "на самой обыкновенной барышне". Так почему-то говорили. Очевидно, от него, уже совершившего первое свое путешествие в Абиссинию, ожидалось, что он привезет в качестве жены зулуску или по меньшей мерс мулатку; очевидно, подходящей к нему считалась только экзотическая невеста. Иначе бы, конечно, об Анне Ахматовой никому бы не пришло в голову сказать, что она -- "самая обыкновенная женщина"...
Эта "самая обыкновенная женщина", как вскоре выяснилось, пишет "для себя" стихи. "Комплиментщик" Вячеслав Иванов заставил ее однажды выступить "в неофициальной части программы" заседания Академии. Я помню стихи, которые сказала Анна Ахматова, -- т.е. помню, что среди них было:
У пруда русалку кликаю,
А русалка умерла...
Это стихотворение, кажется, и все другие, читанные Ахматовой в тот вечер, были в скором времени напечатаны. Между тем, как слышно было, она вообще только что начала писать стихи. Дело в том, что эта "самая обыкновенная барышня", -- сразу выросши, выросла поэтессой, и с первых шагов стала в ряды наиболее признанных, определившихся русских поэтов. Года через два "Ахматовское" направление стало определять чуть ли не всю женскую лирику России. Ее
Беличья распластанная шкурка, --
как правильно говорил когда-то Викт. Шкловский, -- стала "знаменем" для пришедшей поэтической поры, послужив ключом для некоего возникающего направления... Самое слово "акмеизм", хотя и производилось, как я уже упоминал, будто бы от греческого "акмэ" -- "острие", "вершина", -- но было подставлено, подсознательно продиктовано, пожалуй, именно этим псевдонимом-фамилией. "Ахматов" -- не латинский ли здесь суффикс, "ат", "атум", "атус"... "Ахматус" -- это латинское слово, по законам французского языка, превратилось бы именно во французское "Акмэ", -- как "аматус" в "эмс", во французское имя "aimé", а armatus в armé.
Недавно об Анне Ахматовой выпущена книжка, превосходно изданная, в небольшом количестве экземпляров, Госиздатом. Э. Голлербах собрал несколько дюжин стихотворений из числа тех, в которых русские поэты воспели или изобразили поэтессу. Интереснейшая у нее "иконография". Не только портреты, но и прелестные статуэтки, с замечательным изяществом воспроизводящие ее фигуру, выпущены были фарфоровым заводом. Блестящие (действительно блестящие, а не только из лести или снисхождения могущие быть так названными!) критические очерки, этюды, речи и целые книги посвящены ее творчеству. Но еще никто не вспомнил, под каким -- вот парадокс жизни! -- под каким скромным именем она вошла в литературу, -- не вспомнил о том, что ей предшествовало по прихоти судьбы прозвание: "самая обыкновенная женщина".
Анна Ахматова осталась такой же скромной, как "вошла". С течением месяцев и лет голос и движения ее становились только тверже, увереннее, -- но не теряли изначального своего характера. Так же и темные платья, которые она надевала совсем юной; так же и манера чтения, которая производила и оригинальное и хорошее впечатление с самого начала. Но мне стороной известно, что чтение Ахматовой с самого начала не было случайным, импровизированным бормотанием стихов, как у большинства выступающих -- и безнадежно проваливающих свои вещи и себя самих на эстраде -- поэтов. Она подолгу готовилась, даже перед большим зеркалом, к каждому своему "выступлению" перед публикой. Всякая интонация была продумана, проверена, учтена. Под кажущимся однообразием у нее, как и у Блока, скрывалась большая эмоциональная выразительность голоса и тона (не поймите моих слов метафорически: я говорю о произнесении стихов, а не как Мандельштам, не приписываю стихам как таковым, стихам на бумаге, тона или голоса!). Но только чрезвычайно сдержанная, вся в оттенках -- отнюдь не в "цветах" (а э т о я говорю уже метафорически). Я считал и теперь считаю Ахматову образцовым исполнителем стихов. Но это оттого, что у нее прекрасная, выработанная, техника.