IX ИЗ "ПРО-АКАДЕМИИ" В АКАДЕМИЮ
С осени 1909 года начал издаваться "Аполлон". Один из ревностных слушателей "Про-Академии", молодой, но уже почтенный тогда поэт Юрий Верховский, передавая слухи о возникновении нового журнала на место изживавших положенные им дни московских "Весов", "Рун" и "Перевалов", говорил, что во главе журнала будут стоять Анненский, Волошин и Волынский. -- Что общего, -- восклицал он, -- между Волынским и Волошиным! Только вол. А между Волынский и Анненский? -- Только кий.
Ю.Н. Верховский не любит, чтобы писали о современниках. Ноя надеюсь, что он не посетует на приведение мною этой его легкой, но, право же, очень удачной остроты.
Слухи о составе редакции оказались неверными. Волынский не принял в журнале никакого участия. Волошин отношения к редактуре тоже не имел; даже и Анненский журнал не редактировал, но лишь много писал. Редактором журнала и организатором его и всего связанного с ним явился Сергей Маковский, сын "великолепного", но давно вышедшего из моды художника, -- сам ухитрявшийся соединять в себе почему-то очень непримиримые, не уживающиеся обыкновенно в одном лице способности: художественного критика, поэта и хозяйственника, как выражаются теперь. Несколько лет до того он был душою маленького издательства "Содружество" -- как, по крайней мере, мне говорил В.С. Миролюбов, в журнале которого С. Маковский вел художественный отдел, -- сам же Маковский это отрицал, когда я явился к нему с предложением своих стихов для проектировавшегося альманаха этого издательства. На небольшие средства там были выпущены прекрасно изданные книги большого формата, как-то: упомянутые мною "Стихотворения" Леонида Семенова, "Солнцеворот" Осипа Дымова и книга стихов самого Маковского. Едва ли не впервые в России они поверх обложек завертывали книгу в прозрачную пергаментную бумагу.
"Лестничное лицо" Александра Городецкого может послужить отличной рабочей гипотезой для объяснения формата "Аполлона": тяготение к такому формату обнаружилось у Сергея Маковского с первых лет его деятельности.
Из всех встречавшихся на моем жизненном пути снобов, несомненно, Маковский был наиболее снобичен. Особенно белые и крахмаленные груди над особенно большим вырезом жилетов, особенно высокие двойные воротнички, особенно лакированные ботинки и особенно выглаженная складка брюк. Кроме того, говорили, что в Париже он навсегда протравил себе пробор особенным составом. Усы его глядели как-то нахально вверх. Поэты, начавшие свою деятельность под эгидой "Аполлона", -- Георгий Иванов, Георгий Адамович, -- заимствовали от него часть манер; однако им отнюдь не давался его бесконечный, в полном смысле хлыщеватый, апломб. Выучиться холить и стричь ногти "à la papa Масо" (как они называли своего патрона) было гораздо легче, чем усвоить его безграничную самоуверенность. Да, им приходилось и лебезить перед ним как редактором; он же третировал их вроде как валетов.
Что касается первого из названных стихотворцев, -- лакейские черты его слишком бросались в глаза всем, -- но распространяться о них тошно.
Кстати: когда футуристы выпустили к приезду Маринетти брошюрку, в которой гостеприимно облаяли гостя, своего духовного, так сказать, отца, они мимоходом лягнули и поэтов, примыкавших к "Аполлону", назвавши их, помнится, "Адамами в манишках". Это прозвание было бы метким, если бы тут были перечислены не те имена: а то вот и автор этих строк попал в этот список футуристической листовки, а между тем он и не примыкал к "Аполлону", и был слабоват насчет манишек, и никогда не претендовал на имя Адама.
В "фешенебельном" помещении редакции "Аполлона" во время заседаний "общества Изучения Художественного Слова" (т.е. "Поэтической Академии") подавался чай именное печеньем. Впрочем, не "сервировался", а только подавался.
Заседания Академии начались с самой ранней осени. Часто во время их через помещение "Аполлона" проходили бородатые, положительные члены редакции журнала "Городское Дело", помещавшейся в других апартаментах той же квартиры. Как воспитанные люди, они, понятно, обычно старались двигаться бесшумно, не мешая нам "любительствовать". Но иногда не выдерживали. Оставались, пройдя через комнату и приоткрыв дверь, в отверстии вот этой двери, слушали несколько минут то, что казалось им такой нелепейшей тарабарщиной, и покачивали тихо головой, причем в глазах их читалась мысль: "Бедные, бедные, ну что ж, другой головы не приклеишь! Хорошо, что все вы такие "тихие"!"
Свободное копирование
