Вот с этой зимы начали устраивать подобные "вечера поэтов" и в городе. В первые месяцы 1908 года состоялся весьма удачный такой вечер в Тенишевском училище, -- кажется, под титулом "Вечер символистов". Зал был битком набит. Публика осталась довольна, -- да и было что послушать: приехавший из Москвы Валерий Брюсов читал свой цикл "На Сайме" -- нежнейшие из своих стихов, за душу трогающие. Алексей Ремизов со своим замечательным мастерством рассказывал "Откуда пошли месяц и звезды"; Александр Блок -- "Незнакомку" и Сергей Городецкий -- "Цикл о чертяке". Этот "ансамбль" произвел незабываемое впечатление на всех, кто только был в зале.
Я лично появлялся на люди реже. Среди зимы ездил в Финляндию; потом много времени проводил в Лесном, но не у Городецких; полной весной отыскал себе чистенькую квартирку с мебелью на лето, в доме у Круглого Пруда, где помещалась и гостиница-ресторан. Началось лето; главным интересом моим почти что перестала быть литература. Правда, с Городецким, вследствие соседства, виделись мы летом довольно часто; еще чаще -- с М.Л. Гофманом. В конце лета я отправился в Тамбовскую губернию, к Мосоловым. По пути, в Москве, был в редакциях и "Весов" и "Золотого Руна". Несмотря на жару, в обеих видел и знакомых и незнакомых до того людей: Валерия Брюсова, с которым сговаривался относительно выбора его стихотворений для задуманной Гофманом, Диксом и мною "Книги о русских поэтах последнего десятилетия"; Эллиса, обращавшегося к Брюсову подчеркнуто дерзко -- чем, как показалось мне, маскировавшего рабскую преданность ему в литературе; должно быть, еще Тастевена, собирателя литературных материалов для "Золотого Руна", переводившего русские стихотворения на французский язык (хотя и без рифм и размера, тем не менее всегда очень далеко от подлинника). С Тастевеном перед этим у меня по переписке вышла довольно забавная размолвка; предшествовавшая этой размолвка по переписке с Брюсовым была не так забавна; рассказывать о ней не стоит.
На почве выбора брюсовских стихов мы, по-видимому, помирились. По их поводу между нами долго еще шла переписка. Но после появления книги с моей статьей, -- хотя казавшейся многим неуместно восторженной и лестной, на самом же деле Брюсова обидевшей, -- наша переписка, а равно и хорошее отношение с его стороны ко мне прекратились.
В следующую осень еще плотнее сжалась наша компания, занявшись выпуском стихотворных книжек (вышли только "Кольцо" М. Гофмана и "Ночные песни" Б. Дикса) и подготовкой "Книги о русских поэтах", которую мы запродали М.О. Вольфу, вернее, Л.М. Вольфу, его преемнику. Попутно он взялся бесплатно издать по книге наших стихов.
Эти обстоятельства и другие, личного характера, очень отдалили меня в ту зиму от литературных кругов. Я почти не помню собраний этого года. После зимней поездки месяца на полтора в финляндскую санаторию -- Хювинге, где я проводил время, между прочим, в обществе В.С. Миролюбова, журнал которого был закрыт и у которого в то время появился процесс в легких и завязалось дело, возбужденное против него правительством, -- я ранней весной нашел квартиру на Рашетовой улице, близ станции Удельной, и переехал туда. Всю весну и лето я провел от литературных кругов в отдалении. Только раз летом гулял с Блоком по Удельному парку и на скачках, -- да раз он же был у меня. Характерно, что в эту пору уже люди старшего поколения признавали его и даже считали знаменитостью. Под тем же знаком отчужденности прошли и осень и начало зимы; уже ранней весной 1909 года стал я делать первые вылазки; к этому времени, после поездки в Швейцарию, откуда Модест Гофман вернулся и. выздоровевшим, и выросшим (вследствие занятий врачебной гимнастикой и Далькрозом), и любителем французского языка, и в корне изменившимся, -- он самоопределился совсем в другую сторону. Место прежнего восторженного преклонения перед "символистами" заняли у него презрительное к ним отношение и благоговейная преданность каждой буковке так называемых "классиков". Перемена в нем, в которой было нечто от измены, не ускользнула от внимательного взора сторожа Михаила. Он только покачивал головой, слушая докторальные, педантические речи покачивавшегося в такт им на стуле "Мостика" (так называл Гофмана Городецкий) и ничего не говорил. Но раз по его уходе я остался в комнате наедине с Михаилом, -- и тот дал мне понять, что он считает прежнего любимца изменившим своему кружку, своим товарищам...
Свободное копирование
