В эту первую зиму в старофизическом институте состоялся и доклад А.В. Луначарского, -- сколько помнится, жившего тогда на нелегальном положении. Как сейчас помню, Модест Гофман тихонько пошептался со мною насчет некоторых тезисов его речи. Я снабдил его на скорую руку кой-какими цитатами, -- но, по правде сказать, никак не ожидал того, что вслед за этим произошло.
Захлебываясь от смеха, М.А. Кузмин рассказывал как-то впоследствии об этом событии в следующих словах:
-- Вдруг выступает, понимаете ли, Модест Людвигович, в детском своем костюмчике, требует себе слова и начинает быстрейшей скороговоркой: "Господин Луначарский ничего не понимает, господин Луначарский ничего не знает..." А г-н Луначарский производит впечатление -- ну, можно сказать, слона перед храброю моськой.
Действительно, очень резкая речь храброго Гофмана вызвала со стороны почтенного лектора вовсе не отповедь. А.В. Луначарский сказал следующее:
-- Я очень рад, что мои слова имели такое действие. Что вот молодежь, несогласная со мною в мнениях, закипела, заволновалась, забурлила... Из кипенья и резкостей часто получается плодотворный результат. Мне было бы гораздо неприятнее, если бы я слышал одни согласные с моими высказывания.
Вес это было произнесено с высшею степенью мягкости и оставило самое отрадное впечатление у желавших опровергнуть утверждения докладчика "декадентов"...
Однако не всегда возражения и критика выступлений носили такой отрадный для обеих сторон характер. Некоторые чрезвычайно резкие инциденты освещались тогда студенческой печатью. Особенно доставалось на орехи Петру Потемкину...
Из литературных дней для меня остались по-прежнему "среды" и "воскресенья"; только В.В. Розанова я уже больше в этом году не посещал. Вернее, за весь год я был у него один раз в новый год, завезя к нему Модеста Гофмана.
В.А. Зоргенфрей, начавший печататься одновременно со мною в той же книжке "Вопросов Жизни" 1905 года, лишь в этом 1906 году появился в литературных кругах. Он написал впоследствии прекрасные страницы памяти Блока и в них упомянул о двух собраниях осенью 1906 года, у А.А. Кондратьева и у меня. В своей книге воспоминаний о Блоке я несколько дополнил его впечатления от этих вечеров; повторяться здесь не буду, тем более что "цепные стихи" -- сварганенные многими хорошими поэтами у меня в Ковенском переулке (между прочим, А.А. Блок вспоминает об этом вечере в письме к матери в таких двух словах: "мама! вчера у Пяста было скучно..."), -- вошли еще в книгу Н.Н. Шульговского "Занимательное стихосложение".
А.А. Блок, однако, был не совсем справедлив в своем "резко отрицательном" отзыве об этом вечере. Некий юный поэт на нем очень потешал, хотя часть гостей, такими своими стихами:
Свечка скоро догорит,
В комнате молчанье.
Молодой поэт сидит
И молчание хранит,
Погружен в мечтанье.
Слабый свет уж перестал,
И свеча пропала...
Поэт лампу зажигал
И стихи писать начал,
Вдохновляясь мало.
Лампа скоро догорит,
В комнате молчанье.
Все младой поэт сидит,
Все молчание хранит,
Погружен в мечтанье...
И такими:
Все мавры побиты, и мавры бежали, --
Осталась Гренада одна.
Испанцы ее утром только это взяли
И вносят свои знамена.
И пир все задали, и все торжествуют:
Вино пьют, играют, поют...
О, горе вам, маврам, испанцы ликуют, --
Пиры все пышней задают.
Как вдруг им доносят: посол к ним примчался, --
С дарами от мавров он есть.
Впустить! -- И от мавров посол показался
Испанцам несет свою месть...
Испанцы тут начали с ним обниматься,
Он им обоятья (sic!) давал,
Одного обнимет, с другим целоваться:
Почти что, что всех целовал.
Как вдруг же упал он; когда ж он поднялся,
Струился с лица его пот;
И всяк, кто б увидел, тотчас б испугался,
Сказал бы: в чуме он идет!
Испанцы же начали с ним обниматься,
Он им обоятья давал,
Одного обнимет, с другим целоваться;
Почти что, что всех целовал.
-- Дрожите, дрожите, испанские люди,
Дрожите, вам больше не встать!
-- Дрожите, дрожите, дрожите вы, груди,
Дрожите, -- вам так умирать!..
Испанцы же начали с ним обниматься... и т.д.
Имя этого, очень молодого тогда, поэта я умолчу. Он был из "Сусального Золота".
Свободное копирование
