VII "ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТОЙ"
Приехал Андрей Белый. И этот свой приезд он подробно описал в своих "Воспоминаниях". Один стихотворец дал картинки тех дней в своей, напечатанной лет через семь-- восемь, поэме. Белый, конечно, на "средах" бывал, говорит вышеозначенная поэма, но его очень уж мало удовлетворяли многие из разглагольствовавших в "башне" философов. К тому времени Белый стал более избалован. Были случаи, что он демонстративно поворачивался спиной к говорившему во время не нравящейся ему речи и с гневным движением уходил из комнаты в переднюю, там набрасывал на свои плечи отцовскую меховую шинель и сбегал по лестнице вниз на свежий воздух. Я был ему попутчиком и потому, бывали случаи, улавливал момент его ухода, чтобы присоединиться к нему в передней и сбежать с лестницы вместе.
Был один февральский день, который я почти весь целиком провел у Блока. С утра я пришел, сколько помню, с повинной головой, -- предупредить хозяина дома, что на сегодняшний вечер на наше собрание я пригласил к нему нескольких незаписанных в кружок людей. Мы говорили, и явился Андрей Белый. Завтракали котлетами. Потом в гостиной Белый вынул тетрадь белой бумаги, испещренную его крупным, неровным почерком, и начал читать длинную новую свою статью, показавшуюся мне, как и прежние, мои любимейшие на свете его статьи: "Символизм как миропонимание", "Сфинкс", "Феникс", -- изумительной, волшебно-упоительной, приоткрывавшей завесу над "тайнами тайн".
Вечером Андрей Белый пришел одним из последних на собрание, переполненное людьми. Туг был Е.П. Иванов, была Татьяна Гиппиус, был С.М. Городецкий с ворохом своих "халдейских полотен" -- он решил показать свою живопись, -- были пианисты П.С. Мосолов и А. Мерович; П.П. Потемкин, Б.С. Мосолов, два брата А.А. Поповы, мой брат; А.А. Кондратьев, оба Юнгеры; может быть, Я. Годин; может быть, еще кое-кто. А.А. Кублицкая-Пиотгух -- мать Блока, и Любовь Дмитриевна, его жена, сидели весь вечер с нами. Ф.Ф. Кублицкий заглянул лишь вначале; отозвал в сторону меня и Городецкого и предложил нам дать честное слово, что о политике не будут разговаривать вовсе. Мы дали требуемое слово, и присутствующие сдержали его за нас, без нашего об нем напоминания.
Сначала Петр Мосолов играл Вагнера. Евгений Иванов сидел подле и переворачивал листы. Ему нравилось, а мне было приятно, так как ведь новый гость был приведен мною, а братья Ивановы были и считались исключительными знатоками и ценителями Вагнера. Альфред Мерович не слишком, однако, видимо, восхищался.
Потом, насколько помню, по очереди читались стихи. Затем Городецкий демонстрировал свои картины; Татьяна Гиппиус -- тоже. Потом пили чай, и наконец -- гвоздь вечера: Александр Блок прочел только что им написанную "пьесу" -- "Балаганчик".
Трудно передать словами впечатление присутствовавших. Одно несомненно: было оно потрясающим. Большинству было страшно. То, что впоследствии сделалось таким обыкновенным, картонность, "кукольность" Прекрасной Дамы, -- клюквенный сок вместо крови, маски вместо "ликов", -- в первый момент и в устах этого "потустороннейшего" из певцов, -- все это действовало как взрывающиеся бомбы, ранило в самое сердце... Помню, великое облегчение испытали мы, когда, после глубокой паузы, общего молчания, А. Мерович, также ничего не говоря, встал, подошел к роялю, поднял крышку, взял несколько аккордов -- и только тогда провозгласил: "Бах!" Чувствовалось, что только такою -- равной или, во всяком случае, не меньшей -- творческой мощью можно парализовать страшное действие Блоковских неожиданных, ужасных стихов.
Мы вышли на двор казармы и на снег Невки все так же молча и так же подавленно. Хотелось как-то встряхнуться, чтобы окончательно согнать с себя впечатление, равноценное кошмару. Кто-то скатал в руке снежок и бросил в спину другого. Мы забегали, как мальчишки, -- несмотря на всю степенность того возраста, в котором мы находились. Только тогда жизненные впечатления вернулись к нам с обыкновенной силой. Только тогда мы обменялись впечатлениями и от прослушанной вещи Блока.
Впоследствии, проезжая на империале паровика в Лесной, мы с Городецким обыкновенно снимали шапки, когда ехали мимо лежавших по ту сторону Невки Гренадерских казарм, где "прожил свою юность и свое необыкновенное детство великий поэт -- Александр Блок".
Свободное копирование
