Итак, приходится продолжать это некоторое отступление и сделать из него отступление в свою очередь. Была еще такая "среда", в самом начале сезона, когда в присутствии большого количества наиболее избранных гостей я решил, как бы сказать, "поднести" каждому из бывших там поэтов -- "самого его". Я произнес по нескольку стихотворений каждого. Присутствовавшие поэты одобрили. На некоторых впечатление было произведено сильное. Дамы, вроде Анненковой-Бернар, отдавая должное эмоциональной стороне, начали говорить, однако, что-то о технических недочетах (эти слова я принял тогда лишь за упрек в отсутствии трафарета). Нужно добавить, что до той "среды", сколько мне известно (в этом смысле, помнится, и выразились некоторые из присутствовавших там лиц театрального мира), -- ни один актер даже и не представлял себе, чтобы можно было говорить вслух с эстрады стихи модернистов, декадентов, вообще современных поэтов. После Надсона и, кроме каких-то специально "декламационных" произведений каких-то неизвестных авторов, все живущие поэты признавались в ту пору совершенно непригодными для чтения вслух.
Теперь до такой степени странно звучит, что в Брюсове, скажем, нет декламационных элементов, -- до такой степени нелепо, что едва представишь себе, что положение дела в ту пору было именно таково, как я описываю.
С тех пор -- впрочем, только на этот один сезон -- я стал постоянным произносителем чужих стихов во всех тех литературных домах, где я бывал. Особенно приятные минуты мне доставляло признание этого искусства со стороны представителей другого, -- как-то, со стороны музыкантов,-- работников такой области, к которой надо относить слова Бодлера, высказанные им по поводу человека и океана:
О, братья-близнецы, враги без примиренья!
"Музыка музыки" и "музыка поэзии" -- именно такие "враги-близнецы".
Один музыкант-импровизатор, бывавший у Розанова, на мои слова, что музыку я плохо понимаю, с жаром воскликнул что-то вроде:
"Чепуха! Неправда!"
Вечная ему за это благодарность!
Валерия Брюсова, сколько помнится, в первый раз я встретил у Федора Сологуба. Помню, как он зажал за ужином в одну руку нож, в другую -- вилку, протянул их ко мне одинаковыми концами черенков, -- и предложил вытянуть один. Кажется, в зависимости оттого, нож попадется или вилка, находился выбор рассказа, который должен был прочитать в этот вечер хозяин дома. И жребий, помнится, указал на "Чудо отрока Лина".
В тот вечер Брюсов впервые прочел -- пропел бархатным своим голосом это: "От жизни лживой и известной..." Впоследствии несколько погрубел его голое, огрубели и мелодии исполнявшихся им стихов. Но еще в 1923 году, в год его смерти, во время своей лекции в Политехническом музее в Москве, Брюсов, с предварительными оговорками содержания, вдруг "интерпретировал" пушкинского "Пророка" произнесением его вслух. И это нежное, несколько притушенное, исполнение неожиданно заставило воскреснуть передо мною его первое чтение посвящения "Врубелю".
Помню, в этот вечер у Федора Сологуба Брюсов меня совсем, -- не то растрогал, не то поднял до небес, в своем разговоре à parte {Отдельно.} со мною, тем, что вспомнил о присланных мной в "Скорпион" первых стихах, и тем, что вскользь упомянул о каком-то большом "прогрессе" с моей стороны. Он расспрашивал и о том, сколько времени я занимался шахматами, -- причем к большому моему утешению сказал, что шахматы -- это очень хорошо и что он очень и очень их любит.
Но самым приятным был для меня, вероятно, отзыв о моем чтении. Кажется, уже не у Федора Сологуба, а у Вячеслава Иванова, именно на той, а может, и на какой-нибудь "соседней" "среде". Да, помню почти точно: это Вячеслав Иванов предложил ему послушать в моем чтении его стихотворения. И кажется, это сам Брюсов заказал мне "Лабиринт" (я ему предложил несколько на выбор). Выслушав, Брюсов сказал:
-- А я и не подозревал, что в моем стихотворении есть такое, что из него можно столько добыть.
Эти слова были сказаны в очень одобрительном смысле, хотя так, напечатанные на бумаге, без интонации, звучат они не больше чем нейтрально.
-- Только одно, -- продолжал он, -- вы заметили, мои стихи чрезвычайно "строфичны"? Поэтому так не следует соединять:
Вдруг -- нити нет,
И я один в пустынном зале...
Тут нужна пауза; точка, не запятая. Пауза -- такая же, как между остальными строфами.
Мне достаточно стыдно теперь, что я допускал тогда такую ошибку в чтении! Через пятнадцать лет я не давал зачетов моим ученикам по декламации за подобную ошибку. А еще через пять лет это поняли и почти во всех декламационных студиях. А еще через пять -- это будет общеобязательным для каждого, кто будет осмеливаться выходить на эстраду с чужими стихами.
Чтобы покончить со случайно вклинившейся в мои литературные воспоминания вот этой частью, добавлю здесь, что, по настоянию или совету А.М. Ремизова, я со следующего года решительно перестал в обществе читать вслух чужие стихи:
-- Смотрите, никогда не читайте чужих стихов, -- говорил мне Ремизов. -- А то ведь вот вас все будут знать за какого-то актера, декламатора, что ли... Это вам очень повредит.
Свободное копирование
