Фильмы я снимаю, возможно, из честолюбия. Впрочем, все режиссеры работают так или иначе для себя. Фильм – инструмент куда более примитивный, чем литература, но вполне подходящий, чтобы с его помощью рассказать какую-нибудь историю. У меня часто возникает именно такое желание. Для этого нужна камера. Нужны и деньги, но и эта проблема не настолько серьезна, чтобы мое желание побороть. Я действительно снимаю фильмы потому, что больше ничего не умею. Сегодня я знаю, что сделал неудачный выбор, хотя он и не мог быть иным. Это очень тяжелая профессия. Стрессы, усталость, и за все самоотверженные усилия – слишком мало удовлетворения.
Перед окончанием киношколы я написал работу «Действительность и документальное кино». Я выдвинул тезис: жизнь каждого человека – готовый сюжет. Зачем придумывать события, если они и так происходят в реальной жизни? Их нужно просто зафиксировать. В соответствии с этим тезисом я попытался снять несколько фильмов. Идей было много, но реализовать удалось только одну – в «Первой любви». Думаю, впрочем, что это неплохой фильм.
Одна из моих нереализованных идей – сделать фильм о человеке, выигравшем в лотерею миллион. В Польше в те времена это была уйма денег. Большая вилла стоила около ста тысяч злотых, автомобиль – тридцать или даже двадцать. Во всяком случае – деньги огромные, мало кто в Польше обладал такой суммой. Можно было бы снять фильм о парне, выигравшем миллион, - понаблюдать за ним до того момента, пока он свой миллион либо потратит, либо приумножит. Это – драматургия «масла на горячей сковородке»: оно шипит, тает, и наконец исчезает.
Фильм «Первая любовь» построен, напротив, по драматургии «поднимающегося теста». Молодой парой – героями фильма – мы занимались почти год: когда познакомились, Ядя была, кажется, на четвертом месяце беременности, а когда расставались, ребенку исполнилось месяца полтора или два.
В этом фильмы мы использовали немало манипуляций и даже провокаций. Иначе было просто невозможно – нельзя же держать группу в полной готовности 24 часа в сутки. Я делал фильм около восьми месяцев, а съемочных дней набралось не больше 30-40. И мне приходилось провоцировать или создавать ситуации, в которые герои всё равно бы попали, но в другой день или в другое время. Не считаю, что хоть одна из таких ситуаций была надуманной. Например, сцена в жилищном кооперативе – разумеется, я заранее отправился туда с камерой, но квартиры они добивались на самом деле.
И диалогов никто специально не писал. Скажем, я принес Яде и Ромеку книги «Молодая мать» и «Как развивается плод», дождался, когда они начнут обсуждать прочитанное, - и снял эту сцену. Они решили выкрасить свою комнатку в фиолетовый цвет – я пришел и снял, как они ее красили. Напустил на них милиционера, заявившего, что они в квартире не прописаны и, следовательно, живут нелегально. Это была, конечно, явная провокация. Я как раз знал одного относительно безвредного милиционера. Хотя, честно говоря, этот риск был довольно велик – Ядя была тогда, кажется, на 8-м месяце, и из-за этого неприятного визита с ней могло что-нибудь случиться. Ведь тогда все боялись милиции – особенно те, кто не имел прописки. Всё было куда сложнее, чем сейчас.
Но немало ситуаций складывались сами собой. Свадьба – снимаем. Роды – снимаем.
Следующий родов, как известно, нужно ждать как минимум год. Поэтому мы подготовились очень тщательно. Было известно, что Ядя должна рожать в больнице на улице Мадалинского. Примерно в то же время и у меня там же родилась дочка. Не могу уже вспомнить, чья была первой и было ли у меня ощущение déjà vu, когда я ходил под то же окно смотреть на жену. Мне кажется, что моя Марта старше и что сначала я ходил, а потом уже Ромек.
Ситуация с родами служит примером того, как организуются съемки документального фильма и как – несмотря на все старания – можно провалить дело. Конечно, нам было известно, в какой палате Ядя будет рожать. За неделю до родов мы уже установили освещение и микрофоны. Вместо Мися Жарнецкого звукорежиссером в этой сцене была Малгося Яворская – чтобы мужчин в палате оставалось как можно меньше. Осветители ушли, вручив Яцеку Петрицкому, оператору, «шпаргалку», по которой он сам мог бы поставить свет.
Телефона у Яди и Ромека не было. Мы договорились, что, когда начнутся схватки, Ромек позвонит Дзюбу, моему ассистенту. Все, кто должен был присутствовать в родильной палате, тоже ждали у телефонов. У нас было два часа, а может, даже всего минут тридцать. Мы просто не имели права опоздать. Мы работали над фильмом же 5 или 6 месяцев – нельзя же было теперь всё испортить. Дзюб позвонит мне, Яцеку, Малгосе Яворской и, конечно, директору фильма. Больше там никто не был нужен.
Ждем. Проходит неделя – никаких известий. Каждый день я посылаю Дзюбу проверить, не забыл ли случайно Ромек позвонить. Однажды ночью Дзюб не выдержал – он совершенно измучился, ожидая звонка сутки напролет. У телефона осталась дежурить его семья. А он сорвался – пошел и напился. В четыре утра, пьяный, он оказался в ночном автобусе, который ехал с Охоты в центр. Ночные автобусы ходили в Варшаве с интервалом в два часа. Дзюб уселся на заднее сидение и, разумеется, заснул. Четыре утра. Темень. Это была зима, а может быть, уже весна. Во всяком случае в ту ночь было очень холодно. Вдруг Дзюб чувствует, что кто-то его трясет. Просыпается - его тормошит Ромек, который с Ядькой сел в тот же автобус. У нее в ту ночь начались схватки, но Ромек так разволновался, что никому не позвонил. Такси они не нашли и сели в автобус, единственным пассажиром которого оказался пьяный Дзюб, мгновенно, впрочем, протрезвевший. Он выскочил из автобуса, влетел в автомат, позвонил мне, Яцеку, Малгосе. Через полчаса мы все были на месте. Роды, кстати, длились 8 часов, так что можно было и не спешить. Но кто знал, что так получится? Бывает, что успех съемок зависит от чистого случая.
С Ядей и Ромеком я до сих пор поддерживаю отношения. Они живут в Канаде, у них трое детей. Перед этим они несколько лет прожили в Германии. Недавно я с ними встретился. Когда в Германии проходила ретроспектива моих фильмов, я настоял на включении в нее «Первой любви». Узнав, что Ядя с Ромеком живут в Германии, я уговорил организаторов пригласить всю семью. Они приехали. Девочке, родившейся тогда, было уже 18 лет. Все, конечно, всплакнули. Ядя потолстела, но осталась такой же энергичной и в целом ничуть не изменилась. А 18-летняя девушка, только что увидевшая на экране собственное появление на свет, говорила по-немецки гораздо лучше, чем по-польски.
Я немного боялся, что они зазнаются, почувствуют себя кинозвездами. Но в какой-то момент понял, что всё будет в порядке. Кстати, я в свое время и выбрал их потому, что Ядя, которой было тогда всего 17, твердо знала, чего хочет. Выйти замуж, родить ребенка, быть хорошей женой, порядочной женщиной, иметь достаточно денег – и ничего больше. Она поставила себе цель и добилась ее. Я знал, что ее взгляды на жизнь вряд ли изменятся. Ей наверняка не придет в голову вдруг сделаться актрисой. Она просто знала, что это не её мир, он её вообще не интересовал.
Фильм не изменил их. После того как «Первую любовь» показали по телевидению, люди начали узнавать Ядю и Ромека на улицах. На какое-то время они стали популярны, но нисколько не возгордились – просто им было приятно чувствовать человеческую симпатию. В магазине или трамвае кто-то мог вдруг улыбнуться им и сказать: «О, я вас узнал. Вас показывали по телевизору». Потом на улице стали узнавать героев других телефильмов. Уже не им, а другим людям улыбались или показывали на них пальцем. Но некий момент ощущения человеческой доброжелательности они пережили.
Благодаря этому фильму нам удалось сделать кое-что полезное. Тогда – как, впрочем, и теперь – получения квартиры приходилось ждать годами. Ромек стоял в очереди на кооператив уже два или три года. В фильме есть сцена, когда в правлении кооператива супругам объясняют, что, возможно, лет через пять появится шанс попасть в список, который, может быть, когда-нибудь будет реализован. Перспектива весьма отдаленная. В комнатушке, выкрашенной в фиолетовый цвет, жить с ребенком было невозможно. Ни к его, ни к ее родителям они переехать не могли – у тех были очень маленькие квартиры, да и отношения складывались слишком сложно, чтобы жить вместе, тем более с малышом.
