На другой же день после разговора с Романовским произошло мое свидание с Милютиным. С первого же раза он произвел на меня весьма приятное впечатление. Я нашел в нем человека весьма любезного, приветливого, в котором трудно было бы подметить хотя малейший признак спеси; беседовал он со мной откровенно о разных вопросах, занимавших тогда наше общество. Он как нельзя лучше уяснил мне мое положение в "Русском инвалиде".
"Я убедился из нашей беседы, -- говорил он, -- что на многое мы смотрим одинаково; следовательно, приняв участие в газете, вы не будете насиловать свой образ мыслей. Конечно, встретятся вопросы, по которым мы можем не сойтись, но в таком случае мы будем по возможности обходить их. Даю вам слово, что в "Инвалиде" не появится ни одного слова, против которого протестовала бы ваша совесть; взамен того прошу и вас не касаться предметов, которых нельзя обсуждать в официальном издании. И помимо этого найдется, конечно, очень многое, о чем и можно и должно говорить".
Помню, что при этом первом нашем свидании зашла речь о конституционных стремлениях, которые очень робко были тогда заявляемы в нашей печати. "Я, конечно, не разделяю этих стремлений, -- сказал Милютин, -- не потому, чтобы вообще был противником конституции -- кто же из просвещенных людей станет порицать эту форму правления, -- а потому, что если будет у нас когда-нибудь конституция, то это должна быть конституция настоящая, т.е. вполне демократическая. По моему убеждению, давать политические права одному сословию и не давать их другим было бы и несправедливо, и вредно".
Таким образом сделался я сотрудником "Русского инвалида". Все, что касалось внешней политики, поручено было мне, а внутреннею политикой заведывал А.Н. Бекетов, впоследствии профессор и ректор С.-Петербургского университета.
Это был старый мой знакомый. Мы встречались с ним в Москве преимущественно на субботних вечерах у М.Н. Каткова. На этих вечерах где-нибудь в углу гостиной или залы сидели обыкновенно молодой человек и молодая женщина, которые были заняты исключительно собой, для которых не существовало остальное общество, как будто они рады были тому, что случайно встретились, и спешили наговориться. "Однако этот господин, -- заметил кто-то, -- видимо, ухаживает за своей дамой". -- "Помилуйте, -- отвечали ему, -- да ведь это Бекетов и его жена". Вероятно, m-me Бекетова находила большое удовольствие в беседе с своим супругом, но другие не разделяли ее мнения. Все жаловались, что он уж чересчур скучен. Профессор Вызинский придумал даже особое слово "бекетизм" для обозначения непроглядной тоски. Несчастный Бекетов верил всему, что болтал ему Романовский, и так как супруга его отличалась весьма либеральным образом мыслей, а сам он вполне подчинялся ей, то и писал статьи, которые никак не могли быть помещены в официальном издании. Вследствие того оба они предавались неописанному изумлению, как же это Романовский уверял их, что им будет предоставлена полная свобода! Романовский с своей стороны делал все, что мог: уразумев кое-как, что статья слишком резка, он принимался смягчать ее и переделывать, но тут уж выходило нечто ужасное.
"Не понимаю, решительно не понимаю ровно ничего", -- говорил Милютин, когда ему читали такое произведение в корректурных гранках...
Бекетов не долго оставался в редакции "Инвалида".
Занятия по газете скоро сблизили меня с Милютиным. С самого начала оказывал он мне видимое расположение, и все его семейство относилось ко мне как нельзя более радушно. Жена его была добрая, но ограниченная женщина, вечно погруженная в домашние заботы, без всяких претензий, сын не походил вовсе на отца; как ни бились с ним, как ни старались приохотить его к занятиям, возбудить в нем интерес к сколько-нибудь серьезному чтению, ничто не помогало, и он продолжал интересоваться только лошадьми, хотя не имел средств покупать их; по этому поводу друг дома Милютиных И.П. Арапетов говорил ему: "Помилуй, любезнейший, платоническая любовь к женщинам смешна, но платоническая любовь к лошадям еще смешнее". Дочери Дмитрия Алексеевича, тогда еще очень юные, привлекали своим добродушием, но, к сожалению, уродились в мать, за исключением старшей, Елисаветы, которая вышла потом замуж за князя Шаховского. Это была девушка из ряда вон умная, как отец, но такая же сухая, сосредоточенная, как он, с очень пылкою головой, но едва ли с нежным сердцем. В доме царила необычайная простота, приводившая в изумление особенно тех, которые еще не забыли, каким величием старался окружать себя А.И. Чернышев.
Свободное копирование
