[ГЛАВА II]
ДЕД МОЙ ПОМЕЩИК СЕРБИН
Из немалого числа родных моих, близких и дальних, особенно интересовал меня внучатный дед мой, Аникита Степанович Сербин, как помещик, стоявший вне ряда современных ему русских людей того же сословия. Если б он принадлежал к числу дворян родовитых или очень богатых, то положение, занятое им в кругу соседей, нисколько не казалось бы удивительным. Но он был помещик средней руки; в имении его (Ряжского уезда Рязанской губернии) числилось, говоря по-тогдашнему, двести душ с соответствующим количеством земли. Правда, имение было выгодно тем, что оно составляло особняк: владелец распоряжался в нем свободно, не стесняемый неудобствами чересполосности.
Жена Сербина приходилась сродни Петру Андреевичу Кикину, статс-секретарю у принятия прошений на Высочайшее имя, в царствование императора Александра I. Когда я в первый раз (1819) приехал к деду, он жил с двоюродною или троюродного сестрой своею, а моею бабкой, и с единственным сыном Михаилом, старшим меня тремя или четырьмя годами. Александра же Михайловна (так, кажется, звали жену деда) поселилась в своем собственном имении Пензенской или Саратовской губернии (не припомню). Формального развода не было: супруги расстались добровольно, по крайнему несогласию в характерах, мнениях и образе жизни. Кто из них был прав и кто неправ, сказать трудно. Одни винили деда за его слишком легкое отношение к супружеским обязанностям; другие -- его половину, за ее пристрастие к крепким напиткам, хотя легко быть может, что она начала искать услады в дарах Вакха с горя или из ревности. Я склоняюсь на сторону жены, так как знаю, что дед и в преклонных уже летах держал в девичьей смазливых горничных, из которых одна по смерти его получила порядочное денежное вознаграждение, а при жизни была зорко оберегаема бабушкой не только от сериозных напастей, но даже от взглядов такого скромного и невинного мальчика, каким был я, двенадцатилетний гимназист. Бабушка, видно, забыла русскую поговорку: "Боярский сын гляденьем сыт".
Александра Михайловна получила хорошее образование. Она любила чтение, знала французский язык и перевела с него небольшой рассказ: "Заблуждение любви, или Муж о двух женах", напечатанный в 1802 году. Перевод посвятила она Сербину, вероятно в первое время своей с ним жизни или незадолго до замужества. В посвящении она называет его "истинным другом", которому обязана "развитием своих способностей, возбуждением любви к умственным занятиям". Предвидела ли переводчица, что ее "истинный друг", подобно герою французской повести, не удовольствуется одною женой?..
Но пусть читатель не выведет отсюда заключения, что дед мой завелся крепостным гаремом, утопал в сладострастии. Нет, ни того, ни другого не было, да и не могло быть при его нежелании идти наперекор общественным приличиям, к которым он всегда относился осторожно, опасаясь укоризненного говора родных и знакомых. Сверх того, как человек очень умный, он не упускал из виду соображений гигиенических, почему был очень разборчив в сношениях с женщинами, из боязни повредить своему здоровью, за которым благоразумно наблюдал и которое умел сохранить крепким до глубокой старости. Вина деда в том, что он, по легкому взгляду на нравственные понятия вообще, верность мужа не считал добродетелью, а неверность -- пороком, на что, конечно, жена его не могла смотреть равнодушно. К этой главной причине разножительства присоединилась другая, совершенное несходство в понятиях религиозных, о чем скажу ниже.
Свободное копирование
