Другие помещики решительно ничего не читали, уступая в этом отношении даже своим женам, из которых иные хотя не обучались письму, но зато твердо знали церковную грамоту и охотно читали духовные книги. Так, моя бабушка и утром и вечером долго стояла пред иконами, прочитывая каждый раз кроме обычных молитв по целой кафизме псалмов. В одном только доме слышался не только французский язык, но и английский, благодаря гувернанткам и гувернерам, из которых один был даже аббат. Владелец дома (А.А. Ш[иловск]ий) считался мордовским магнатом по имуществу, а не по табели о рангах, как значилось по его рукоприкладствам: "дворянин, в отставке 14-го класса". Внешняя цивилизация красавиц-дочерей его объясняется особым обстоятельством. Мать их, очень умная, общительная и ловкая дама, воспитывалась в богатом барском семействе, жившем на большую ногу, где и приобрела светское образование. Такое же образование захотела она сообщить детям; отец же их, честный и добрый человек, не знал ни одного иностранного языка.
По воскресеньям все мордовские владельцы собирались в церкви. Двое священников поочередно совершали богослужение. Положение этих священнослужителей было очень печальное. Они вполне зависели от своих прихожан, как помещиков, так и крестьян. Вторая зависимость чувствовалась ими легче: получая от крестьян помощь в полевых работах, священник стоял к ним ближе по рождению и образу жизни и потому обращался с ними свободнее. Помещик же, сверх помощи хлебом, которою восполнялся скудный доход пастыря, мог держать его в постоянном страхе своими сношениями с епархиальным начальством. По желанию такого влиятельного лица церковная служба начиналась, а иногда и оканчивалась в назначенный им час, по домашним соображениям. Ударяли, например, в колокол не прежде, как барыня садилась за свой туалет. Случалось иногда и такое обстоятельство: когда в двунадесятый праздник священник вздумает сказать проповедь и дьячок берется за аналой, влиятельное лицо, стоящее против царских врат, рукою дает отказ, проговорив вполголоса: "Не надо, батюшка! Уж поздно, пора обедать". И сам пастырь рад сокращению службы; рады тому и прихожане. Все охотно расходятся. Крестьяне идут прямо с паперти в кабак, прямо против храма Божьего, от которого отделялся только проезжею дорогой. Туда же следуют и дворяне одной категории с П.Е. Б[арышник]овым. Туда же, управившись в церкви, спешат и священнослужители. Последние, говоря правду, держали себя несообразно с достоинством духовного сана. Отец Филипп по внешности казался еще несколько приличнее: он, по крайней мере, служил в сапогах, а не в лаптях, как то часто делал отец Селиван. Бедность, конечно, служила сильным извинением недостатков и нравственных, и материальных. Трудно, например, теперь поверить, что священник за молебен с акафистом получал от бабушки только десять копеек, а без акафиста пять. Однажды мы с братом вышли за ворота нашего дома позевать на дорогу. Видим отца Филиппа едущим в телеге и навеселе. Он прямо подъехал к нам со словами: "А, здравствуйте, молодые господа; пожалуйте ручку". Вместо того чтобы нам самим подойти к нему под благословение, мы, по глупости, протянули к нему руки, которые он и чмокнул. А сколько раз, возвращаясь с полевой прогулки, мы находили отца Селивана лежащим на церковном погосте в беспамятстве, с раскинутыми врозь руками! Нечего и прибавлять к сказанному, что подобные пастыри не имели никакого доброго влияния на паству. Могли ли они указывать на сучки своих прихожан, когда из их собственных очей торчали целые бревна? Если они и поучали в известные праздники, то эти поучения не внушались им сознанием священнического долга, не вытекали из убеждения в истине и важности проповедуемого, а были исполнением предписанного, чисто внешним очищением совести. Если бы такие пастыри решились объявить настоящий свой образ понятий, то их искренняя исповедь напомнила бы откровенный ответ одного пастора, которому духовный сын его намекнул, что человек, преследующий пьянство с кафедры, должен бы был прежде всего сам вылечиться от этой болезни: "Любезный друг, мне платят триста талеров в год за то, чтоб я отучал вас от крепких напитков, но чтобы мне самому не пить их... да я за это не возьму с тебя и трех тысяч".
Свободное копирование
