Записки человека - 5

 Жизнь мордовских помещиков в течение трех лет (1814--1816), проведенных мною в деревне, представляла зрелище невозмутимого пребывания на лоне крепостного права. Это была пора затишья тревожных слухов о крестьянском вопросе, которому суждено было возникнуть позднее, в 1818 году, хотя и ненадолго[1]. Таким образом, душевладелыды, со своей точки зрения, могли бы считать себя вполне блаженными, если бы некоторых не точила мысль о заложенных в казну имениях, о наращении процентов за несрочные уплаты и о грозящих за то взысканиях. Правда, на их счастье, или, вернее, несчастье, как условия залога, так и производство взысканий отличались большою снисходительностью. Закладчик пред самой катастрофой находил средства извернуться и отвести грозу, хотя этот отвод походил на поправку Тришкина кафтана[2]. Он мог перезаложить имение на высший срок, внести часть уплаты во избежание описи, затянуть самую опись, благодаря пособничеству местной исполнительной власти, а между тем при помощи кой-каких изворотов, например частного займа, уладить дело до поры до времени, по истечении которого возобновлялась та же история, но уже при более стеснительных обстоятельствах, при меньших шансах на спасение. Рано или поздно должна же была наступить ожидаемая развязка -- продажа имения с молотка. Аукцион! я помню, какое чувство производили звуки этого слова на иных помещиков. Публикации о продаже имений печатались в "Московских ведомостях", которые тогда выходили два раза в неделю, кажется по понедельникам и четвергам[3]. Деревенские подписчики получали оба нумера зараз, так как посылали за ними в город только в субботу. За день или за два до прихода газеты лицо провинившегося помещика омрачалось: он становился капризным и раздражительным, в чаянии опасных известий. Прежде всего набрасывался он в "Ведомостях" на объявления от Ссудной казны[4]. Если все там обстояло благополучно, с ним внезапно делалось Овидиево превращение[5]: лицо его прояснялось, обращение с семьею и с прислугой принимало обходительный и веселый тон. И в этом хорошем расположении духа оставался он дня три и четыре, до новой посылки в город, так что его времяпрепровождение состояло в периодическом приливе и отливе двух противоположных ощущений. Даже от прислуги не могло скрыться, что газета была своего рода психическим барометром. Барин не в духе -- рассуждала она: значит, послали за "Ведомостями"; барин в духе: значит, в "Ведомостях" нет ничего. Страус, спрятавший голову свою в куст и воображающий, что охотники его не видят, -- не точная ли эмблема помещика, успокаивающего себя тою мыслию, что по последнему нумеру газеты до него не дошла еще очередь неизбежной беды?

 Как же проводили время мордовские помещики? Что они делали? В числе различных прав и вольностей дворянства самое соблазнительное право состояло в свободе от труда. Им-то дворянство преимущественно и пользовалось. Тому нет надобности трудиться, кто знает, что он и без труда получит доход, выработанный другими. Привычку пожинать плоды, их же не сеял, помещик приобретал с пеленок, в атмосфере крепостного права, и потом переносил ее в другие области своей жизни. В школе он считал обычным делом списывать задачи, приготовленные его товарищами, получать наравне с ними, а иногда и свыше их хорошие аттестации, даже кичиться неблагоприобретенным отличием, как будто заслугой. На службе он не совестился выдавать чужую работу за собственную и принимать награды, которые вовсе ему не следовали. Отсюда и развилась неудержимая наклонность загребать жар чужими руками, достигать служебных повышений легко и даром, брать все, как говорится, шаромыжническим образом. Само собою разумеется, что мелкие помещики самою бедностью поставлены были в необходимость трудиться. Один из таких, И.И. Толмачев, несмотря на полковничий чин и Владимирский крест, исправлял все полевые работы вместе с своим сыном и двумя работниками. Но хозяйственная заботливость большинства помещиков ограничивалась единственно понудительными мерами в отношении к работящему люду, обязанностью, не стоившею никаких усилий. За всем прочим смотрел староста, выбранный из крестьян, или управитель, поставленный из дворовых.

Время свое помещики употребляли на псовую охоту, на карточную игру, на прием гостей и на выезд в гости. Это были так называемые благородные занятия. К неблагородным относилось пьянство и якшание для этой цели с кем ни попало. В последней категории стоял П.Е. Б[арышник]ов. Я помню его всегда в одном и том же виде: с ястребом на руке, которого он вынашивал или с которым охотился на перепелок. Соседи не водили с ним компании, не приглашали его ни на обед, ни на чай, зная его слабость -- пристрастие к вину; но он сам, без зову и экспромтом, захаживал то к тому, то к другому, и всегда с ястребом, который звенел колокольчиками, привешенными к его ногам. С ним не церемонились, да и сам он не был взыскателен. Поставят, бывало, пред ним графин ерофеичу[6] и ломоть черного хлеба с солью; он выпьет несколько рюмок -- и вполне доволен. Летом он почти не был видим в своем доме, которым распоряжалась его жена; все время проводил он с ястребом на пчельнике у пчелинца. Но если своя братия помещики сторонились от него, как от человека нетрезвого, то крестьяне любили его за простоту и собеседничество, хотя и подтрунивали над ним, как над праздным, малочиновным и вдобавок картавым господином. О степени образования мордовских помещиков я должен умолчать, так как нельзя говорить о том, чего, собственно, не имелось. Однако жив этом отношении отец мой заслуживал быть поставленным в графе исключений: он запасся хоть какою-нибудь библиотекой, которою мы, повыросши, пользовались как первым материалом для домашнего чтения. Он любил также выписывать из книг замечательные отрывки или прозаические и стихотворные сочинения, ходившие по рукам в рукописях. Я просматривал эти тетради и нашел в них, между прочим, мнения Мордвинова[7], известную стихотворную переписку Державина-поэта с Державиным-священником[8], оды Ломоносова, пьесы князя И.М. Долгорукова[9], а равно сатиры и пародии, например, подражание оде Ломоносова из Иова, начинающееся таким образом:

 О, ты, что в горести напрасно

 На службу ропщешь, офицер[10].

 Подобные сборники любопытны как свидетельство того, чем интересовалось грамотное дворянство, проживавшее вдали от столиц.