Надумали мама с тётей Верой перебраться поближе к цивилизации. Тётя Вера съездила «в разведку» в деревню Стрехнино близ города Ишим, и они решили переезжать. Погрузились с детьми и скарбом на сани и тронулись в путь. Снега, как и положено в Сибири, было очень много, морозы в самом деле лютые. Путь далёкий, на пару дней. А самое неприятное, что в ту зиму скотина болела ящуром. Везде карантин. Ни в какую деревню не въехать. Сестричке три года, тёти Вериному Вовке четыре. Останавливались возле деревень и просились в избу хоть чуть обогреться и попить горячего. Лошади отдыхали и кормились, стоя на дороге. Ночью боялись волков, которых в те годы развелось множество. Наконец, добрались. Тут уж нас наша новая хозяйка, приветливая и добрая Дуся Дежина, и отогрела, и накормила.
Деревня Стрехнино. Старое название Черепки. Расположена вдоль реки Карасулька, притока Ишима. От города три километра. Сейчас она срослась с городом Ишимом. Мне уже в шестидесятых годах пошлого века об этом говорил сослуживец. А сегодня и сам по программе компьютера Googlе вижу, что она слилась с городом. Мама сразу стала работать в колхозе. Сначала в огородной бригаде, затем кладовщиком. Я учился в школе, а на летних каникулах работал на лошадке с нежной кличкой Голожопка. С началом каникул верхом на ней окучивал картошку, а с середины лета, опять же верхом, возил волокуши. Т.е. подвозил копны сена к месту метания стога. Три года (вернее, лета) я просидел на послушной вороной кобылке. Любил я её, и она меня признавала и слушалась беспрекословно. Мне казалось, что она понимает мою речь. Разговаривал с ней ласково и всегда не забывал принести какое–нибудь угощение. Кусочек лепёшки, варёную картофелину, морковку или щепотку соли.
В Стрехнино закончил третий и четвёртый классы. А дальше (пятый и шестой) мне предстояло учиться в городе. Идти полем три километра по глубокому снегу, в такие морозы, в темноте (школа перегружена; малышам, как правило – первая из трёх смен). По степи шастали стаи волков. Нас ходило трое, с собой носили спички и бумагу, но смогли ли бы мы зажечь листки для отпугивания серых хищников? Да на постоянно сильном ветре? Сейчас даже вспоминать страшно. После таких «прогулок» уроки делать – глаза слипались. Да и вставать рано…
Пошёл в первый класс и сын хозяйки Шурка. Но он отставал в развитии. Я ему объяснял по нескольку раз, он ничего не понимал, не запоминал. Только шмыргал носом, пытаясь подобрать сопли, и молчал. Сидящая рядом моя сестричка понимала сразу и запоминала тут же, а он…. Так и училась Людочка вместе с бестолковым Шуркой, не посещая учебного заведения, и училась неплохо, что позволило ей пойти в первый класс с середины учебного года, в шесть лет.
Вдруг перестали получать письма от отца. Несколько месяцев. Мы измучались неизвестностью. Что с ним? Убит? Ранен? Взят в плен? Неожиданно маму вызвали в военкомат, отобрали денежный аттестат и объявили, что её муж – «враг народа». Для нас это известие было сильным ударом. Как это так? Успешный командир РККА, которому все воинские звания за отличия в службе присваивали досрочно и вдруг «враг народа»? Что с ним? Где он? Каков его адрес? Полная неизвестность. И ни у кого ничего не выяснить. Через долгое время получили от него письмо, прошедшее такую цензуру, что из него стало ясно только одно: в день отправления письма он был жив. Со временем мама узнала, что писать ему можно было раз в сколько–то месяцев, и он может писать так же редко. Но для нас было главным: он жив. А что будет с нами? Не станут переселять? Нас от мамы не заберут? Долго мы жили со страхом. Немало слёз пролила мама. При виде всякого военного вздрагивали: не за нами ли? Только после войны узнали, что, как «врага народа», отца приговорили к расстрелу, и он провёл длительное время в одиночке, ожидая приведения решения тройки в исполнение. Затем, заменили на «пожизненное заключение», позже – на «двадцать пять лет». В сорок четвёртом году ему повезло: он попал в штрафной батальон и участвовал в освобождении Курземе и Германии. Даже дослужился от рядового до старшины. К слову пришлось, начал он войну, подполковником, начальником службы связи армии. Вот такие извилины произошли в судьбе отца.
Ну, а мы хоть и со страхом, но продолжали жить в Стрехнино. Мама работала в колхозе, я – или в школе, или с любимой Голожопкой в поле. Если начало лета, то окучиваю картошку, т.е. возле деревни. А затем, вожу волокуши на покосе, т.е. далеко от Водолазово, значит, ночую у стана, под стогом. Сестричка – дома, под присмотром мамы, хоть она тоже видела дочь только утром и вечером.
Тут, в Водолазово, мы и наголодались вдосталь. Весной хоть трава нас спасала. Ели и конский щавель, и крапиву, какие–то растения: репки, мучанку, луковицы саранки (лилии), пучки, грибы, росшие в заброшенных огородах, собирали оставшуюся в земле перемёрзшую картошку, и ещё Бог знает что. Затем появлялись овощи в огородах. Уже жить становилось почти сытно. С нетерпением ждали покоса зерновых. Первой убирали озимую рожь, и сразу колхоз раздавал аванс за трудодни. Вот тогда уже мы ели настоящий хлеб. Это был самый богатый праздник. Хлеб! К осени мы так по нему скучали. Потом, когда забивали скотину, появлялось в нашем меню и мясное. Так что с середины лета нам было уже не голодно. А с конца зимы, когда скудные запасы продуктов иссякали, и в начале весны было голодно и вечно хотелось кушать. Теперь кажется странным, что в колхозе не хватало продуктов. Но ведь шла страшная война, жили и работали под лозунгами «Всё для фронта! Всё для Победы!» И так было и в самом деле. Малейшее отступление от этого каралось очень строго, невзирая ни на что.
С большой благодарностью вспоминаю нашу хозяйку Евдокию Ивановну Дежину. Она была намного моложе мамы. Её мужа, председателя колхоза, в первые дни войны призвали в Красную Армию, и от него не было ни одного письма, ни одной весточки. Пропал человек. Совершенно пропал. Несколько раз мама писала куда–то запросы, пыталась помочь найти мужа Дуси и отца Шурки, но приходили стандартные ответы, что её муж нигде не числится. До сих пор не могу понять «как это – нигде не числится»? Ни в списках убитых, ни в раненных, ни во взятых в плен, ни в пропавших без вести. Вот чудеса! Был человек и… сублимировался, то есть превратился из твёрдого состояния в газообразное, минуя жидкое. И таких случаев сотни тысяч. Вот и отношение государства к своим гражданам.
Мы очень благодарны Евдокии Ивановне за её безвозмездную помощь нам. И прожили в её избе три года бесплатно, и своего огорода большой кусок отдала нам, и в критические периоды поддерживала нас продуктами. Не дала нам умереть от голода. Не выжила бы наша семейка без молчаливой щедрой поддержки, казалось бы, нелюдимой Евдокии Ивановны. Такими же щедрыми сибиряками были её родители. Их старенькая ветхая избёнка, перекосившаяся, осевшая в землю, стояла напротив Дусиной пятистенки, через улицу, у самого спуска к Карасульке. Сами они казались мне стариками, но у них была дочь, старше меня года на три и сын, моложе меня года на два. Они были так же добры и внимательны к эвакуированным ленинградцам.
Очень хочется, чтоб наших внуков окружали такие настоящие русские люди.
Немногословные, деловые, твёрдые в решениях, жёсткие к непорядку, щедрые душой.
Спасибо, сибиряки! Низкий вам поклон!
Свободное копирование
