Вокзальный перрон. Что там творилось? Вспоминать страшно. Кто с чем и кто как. Женщины, дети. Ручная кладь вперемежку с людьми. У каждой женщины по одному – двум чемоданам, сумки с провизией на дорогу. Старший лейтенант – интендант провожал жену с двенадцатью чемоданами (!!!). Они заняли половину нар в теплушке. Страшное произошло и с нами: двухлетняя Людочка захотела пить. Искал питьевую воду я, кинулась за водой мама, в результате чего мы едва не потеряли сестричку. Жутко вспоминать этот кошмар. Но, в итоге поисков и мотаний в толпе, наша семья собралась и даже перед самым отправлением попала в свою теплушку.
Наконец, длинные многократные гудки паровоза прервали перронный хаос, и эшелон с эвакуированными из Ленинграда, за три дня до блокады фашистами города на Неве тронулся в путь. Первая неожиданная остановка посреди поля вызвала недоумение, но короткие частые гудки паровоза дали знать: «Воздушная тревога!» И точно: на небе появились чёрные самолёты. Фашисты! Быстро выпрыгивали из вагонов на песок насыпи, разбегались в стороны, падали в траву. Раздался треск пулемётов. Самолёты несколько раз пикировали на наш состав. Наконец, скрылись за горизонтом. Паровоз длинными гудками оповестил об отбое воздушной тревоги. Беженцы забрались в вагоны, и эшелон продолжил путь. В своих теплушках (товарных вагонах со сколоченными нарами) пассажиры обнаружили пулевые пробоины в крышах и стенах. В этот же день штурмовку мирного эшелона боевыми самолётами беженцам пришлось пережить ещё раз.
Сколько дней нас везли, я не помню. Остановок или не было совсем, или были неожиданными и продолжительными. На полустанках нас задерживали для пропуска навстречу, на фронт, эшелонов с войсками, боевой техникой. Суток через пять поезд остановился на какой–то станции и нам сообщили: «Приехали. Выгружайся!» Мы узнали – город Ишим Омской области.
Выгрузились. Дело к вечеру. Нам объявили: «Располагайтесь. За вами приедут подводы из деревень». Маленькая станция, на ней большие кипы листов фанеры местного производства. Наши мамы догадались из них соорудить подобие будок для ночлега, т.к. начальник эшелона предупредил, что ночи, несмотря на сентябрь, тут прохладные. Семьи распределяли на появляющиеся подводы, и они уезжали к месту эвакуации. За нами пришли телеги к концу третьих суток. Мама и тётя Вера Писаревская (наша соседка по Ленинградской квартире) поклялись друг другу, что не расстанутся, и будут вместе переживать тяготы эвакуационной жизни. Погрузились наши семьи на одну подводу. Ехали мы два дня. Наконец, «наша деревня» – Водолазово, Абатского района Омской области. 120 километров от районного центра, 60 километров от железнодорожной станции Ишим. Место красивое. Поля, леса, холмы. Единственная улица деревни тянется вдоль широкой, с быстрым течением реки Ишим. Нас разместили для житья в доме Полинарьи. А её изба стояла в центре колхозного двора с конюшнями и другими строениями, необходимыми для гужевого транспорта и его обслуживания. Вся колхозная деятельность ежедневно начиналась и заканчивалась тут, возле нас.
В первые дни мамы ходили в правление колхоза, в школу, в местное сельпо вместе, трое и за нами на небольшом удалении постоянно передвигалась кучка людей. Просто нас рассматривали, слушали. А как же: «Они – Ленинградцы, приехали из самого Ленинграда».
Очень многое страшно удивило нас. Электричества нет совсем. Освещение – керосиновые лампы. Кушали все из одной миски. Ложки только деревянные. Вилок в деревне вообще не было. Черпали варево по–очереди. Зачерпнул, отправил пищу в рот, ложку должен положить на стол, прислонив к миске. И ждать своей очереди, которая подойдёт к тебе по кругу. Вечером, вместо ужина чай из самовара. И чай нужно пить, пока старший за столом не скажет «Спасибо!». Никто в селе не курил, зато большинство мужчин нюхали табак. Особую благодарность высказывали мужики тем приезжим, которые в нюхательный табак капнут чуточку духов или одеколона. Во всех избах в «красном углу» сиял киот с иконами, и мерцала лампадка. Но старательно молящихся я не видел. Думаю, это было село староверов. Пошёл я в третий класс. Школа стояла далеко от нас, на пригорке, отдельно от села. На все четыре класса был один учитель. Кстати, только у него имелось какое–то радио. Какое не знаю, но все сводки «Совинформбюро» узнавал только он, и от него печальные новости с фронтов разлетались на всё большое село. Как проходил учебный процесс с одним учителем на четыре класса, я не помню. Конечно, с моей подготовкой я сразу стал отличником. Но самой главной учёбой для меня стали часы, свободные от школы, на колхозном дворе. Здесь я учился у новых друзей всему, что обязан уметь сельский подросток: пилить и колоть дрова, водить лошадей к реке на водопой, запрягать и распрягать их, ездить на коне верхом и на подводе, не подходить к ним сзади, плести верёвки, правильно вязать узлы, рвать горох, собирать и молотить коноплю для зимнего содержания певчих птиц, ездить на мельницу за мукой, пасти свиней и телят, заготавливать сухой хворост для растопки печи, и многое другое, чего городской мальчишка, конечно, не мог знать. В том числе и сочным нюансам русского языка, от которых у мамы волосы вставали в первое время дыбом. Только тут я узнал, что булки не растут на деревьях.
Сельсовет, школа семилетка и почта были в семи километрах от нас, в другом селе. За почтой ежедневно туда ездил на телеге (зимой – на санях) специальный возница. Один паренёк из нашего села учился в старшем классе. Жил у кого–то там, а по субботам до понедельника приходил домой, в Водолазово. Однажды шёл он домой. Зима, темнеет рано. Обгоняет его тоже молодой парень на почтовых санях. «Васька, довези!» Остановил парень сани «Садись!» Только школьник подбежал к саням, а Васька погнал лошадей. «Догоняй!» И так несколько раз. До деревни осталось немного. «Дойдёшь!» Уехал. Мать, не дождавшись сына, пришла к Василию: «Ты моего не видел?» «Да он совсем был у околицы. Часа полтора назад». Собрались мужики с ружьями и топорами, пошли по дороге, а там волчья стая догрызает школьника. Пошутил почтарь, побаловался.
Письма получать от отца мы начали очень не скоро, так как долго не могли узнать номер его полевой почты и сообщить ему свой адрес. Он сразу переслал нам свой аттестат, и мы ежемесячно получали деньги. Затем мама и сама начала работать в колхозной конторе. Я же набирался сельского опыта у своих сверстников и друзей. С началом зимы кому–то из мужиков мама заказала лыжи для меня. Лыжи были старательно сделаны, правда, не гнутые, а выдолбленные из бревна – тяжёлые, ни сколько не гибкие, но я на них прокатался три зимы. Часто ездил на них и в школу за три километра, когда учился в пятом и шестом классах. Появились у меня и коньки. Совсем необычные: деревянные с толстым «лезвием» из проволоки, но по утоптанному снегу на них скользить можно было неплохо. Лёд на реке чистым держался не долго, его быстро заваливало снегом, а по дороге и тропинкам на них ездить было в самый раз.
Однажды с другом Серёжей мы отправились за сушняком для растопки печи.
Печи топили сырыми берёзовыми дровами. Сырая берёза горит дольше, сухая прогорает быстрее. Поэтому сухие поленья использовали экономно, только для начала устойчивого горения, а сначала берестой зажигали сушняк. По льду, засыпанному глубоким снегом перешли реку Ишим и попали к старице (полузасохшему и заилившемуся рукаву реки). В кустарнике поймы мы выбирали сухие сучья, вырубали их и складывали на санки. И вдруг совсем рядом с нами проскочил заяц. Давай кричать и улюлюкать ему. А за ним (раньше не видели – закрывал кустарник) несётся волк. Тут нам стало не до смеха. Правда, у нас были топоры, но смогли ли бы одиннадцатилетние мальчишки отбиться от голодного зверя?
Свободное копирование
